этого мягкого мерцания, нас окружала темнота. Зато звезды стали намного крупнее и ближе. Я старалась гнать мысли о том, на какой головокружительной высоте мы находимся. Но один раз не выдержала: отвернула панно, подползла к краю корзины, ухватилась за борт и глянула вниз.
Дыхание перехватило от смеси ужаса и восторга, сердце забилось часто-часто: под нами простиралось лоскутное полотно ночи. Темные гористые и равнинные участки перемежались скоплениями огоньков — то были города и деревеньки. Среди покачивающихся верхушек деревьев тут и там что-то мерцало, наверное, эльфийские поселения. Все вместе напоминало вышивку по черному бархату.
Я так залюбовалась, что свесилась за борт, не заметив, как накренилась корзина. Посыльный недовольно поддал мне крылом, и я, сообразив, быстро спряталась обратно.
Спать себе не позволяла — боялась, что до Затерянного королевства долетит только сосулька, — и старательно разгоняла кровь: растирала ступни, встряхивала руками, разминала пальцы. Это не помогало. Я не знала, который час, но до Затерянного королевства определенно было еще порядочно лететь. Почувствовав, что больше не выдержу, я дернула Квохаря за перо. Тот недовольно повернул голову.
— З-з-знижайся…
— Квох-квох?
— Зм-м-мерзла.
Губы не слушались, а ледяной ветер заталкивал слова обратно. Я не слышала сама себя. Посыльный моргнул и неожиданно нырнул клювом в корзину. Я испуганно прикрыла голову руками.
— Эй, ты чего? («Ий, дчво?»)
Хоррибл никогда не упоминал, а я не спрашивала, чем питаются птицы синомолг. Мускулы не появляются на ровном месте. Последовала возня, и мне в плечо мягко ткнулся клюв, на колени что-то упало. Когда я решилась открыть глаза, птица уже снова сосредоточенно смотрела вперед, а на моем подоле лежал небольшой мешочек из суровой ткани. На ярлычке была изображена перечеркнутая снежинка.
Я развязала тесемки и обнаружила внутри с полдюжины семян. Взяла одно и покрутила: похоже на абрикосовую косточку, только зеленую и с ребрышками. Квохарь покосился на меня и издал нетерпеливый возглас, мол, жуй уже скорее.
Наверное, семена были чем-то вроде средства от простуды: съев всего одно, я почувствовала, как по телу разливается тепло, словно хлебнула горячего пунша. И оно не только не выветрилось через пару минут, наоборот, жаркий ручеек начал растекаться по жилам, достиг кончиков пальцев, пощипал пятки, растопил иней на ресницах. Я смахнула капельки влаги и подняла глаза.
— Спасибо.
Птица что-то небрежно курлыкнула, но я решила по прилете обязательно рассказать об этом господину Мартинчику. За такое должна полагаться премия — ну там отпуск или дополнительная порция корма.
Остаток пути прошел в тепле и относительном спокойствии. Я лежала на дне, закинув руки за голову, и любовалась звездами под мерное покачивание корзины и колыбельную ветра. Уже без опаски прикрывала глаза и представляла удивленные и счастливые лица Озриэля и Эмилии при встрече. Им необязательно знать, что через неделю мне придется вернуться к Кроверусу. Я им расскажу, но… чуть позже. Не буду сразу огорчать.
Думая о драконе, я поймала себя на мысли, что больше не чувствую страха и возмущения — только печаль, оттого что придется расстаться с друзьями и любимым. Впрочем, кто его знает, что там выкинет Решальный Горшок? Предугадать невозможно. Может, он устроит дело ко всеобщему удовольствию. Сомнительно, но и сгущать краски не стоит.
Поскольку нет ничего постояннее, чем временное, я решила отодвинуть мысли о возвращении до момента возвращения, и поэтому больше ничто не омрачало мои сладкие грезы.
Звезды перед глазами кружились, соединялись и снова рассыпались по небу сияющими картами. Вот на черном бархате возник Озриэль — момент, когда мы кидали непотопляемые камешки с пирса. Ифрит улыбается мне мягко и нежно, и солнце делает его кудри похожими на одуванчик. А на следующей картинке Эмилия стоит в платье, которое сама сшила для вечеринки в Шаказавре, смущенная, но гордая и счастливая. Восхитительные образы сменяли друг друга, и все внутри трепетало в предвкушении встречи.
В одном из последних мне почудился лик дракона — смотревшие на меня глаза-звезды горели растерянностью и… восхищением. И от этого взгляда внутри поднималась жаркая волна.
— А ты еще кто такая?
