Наступила тишина.
— Подойди, Озриэль, — спокойно сказала я.
— Но…
— Я бы на твоем месте послушала его, Золушка. Мой последний дружок тоже был не ахти на рожу — в предках затесалась прабабка-кикимора, но после того, как увидела твоего, я всю ночь уснуть не могла, зная, что рядом спит «это»…
— Вот только тебя не спросили, — осадила гоблиншу Эмилия. — Тоже мне, «Мисс Затерянное королевство».
— Озриэль Ирканийский, — громко отчеканила я, — немедленно подойди к решетке, а не то я за себя не отвечаю. И когда я до тебя доберусь — а я доберусь, — мало не покажется!
Он снова вздохнул и, судя по звукам, встал:
— Хорошо.
Эмилия и мадам Гортензия, придерживавшиеся деликатного нейтралитета, расступились, и я увидела в глубине камеры какое- то голубоватое свечение: с полдюжины небольших огоньков висели в темноте на разной высоте, распространяя что-то похожее на дымок.
Озриэль секунду помешкал и подошел к решетке. Хорошо, что я крепко держалась за свою, только это помогло не упасть.
— Ты такой… высокий, — только и сумела выдавить я.
ГЛАВА 25,
в которой я узнаю, как на самом деле выглядит Озриэль, и знакомлюсь с еще двумя живыми легендами
Определение подходило как нельзя более точно. Ифрит стал в полтора раза выше, чем был. В стоявшем напротив все еще угадывались черты прежнего Озриэля, но лишь потому, что я знала, кто передо мной. Человеческая кожа оболочки потрескалась, кое-где и вовсе сошла, свисая лоскутами, а под ней проглядывала настоящая, бледно-голубая и мерцающая. Там, где отвалились целые куски кожи, из разломов поднимался светящийся лазурный дымок — похожим образом кровь сочится из ранки под водой. Еще он оказался неимоверно худым: длинные жилистые руки с тощими, как у скелета, пальцами, согбенная спина с далеко выпирающими рельефными позвонками и ребра, похлеще, чем у стиральной доски. Нос вытянутый, с горбинкой, на лице широкие полосы, напоминающие боевую раскраску, и проступающие веточки вен. Только выражение глаз, пронзительно зеленых, прежнее, и волосы все такие же, белокурые, завитками.
Пока я его разглядывала, Озриэль стоял, не дыша, и глядел в сторону.
— Посмотри на меня.
Он помедлил и повернулся. В глубине глаз затаились волнение и надежда.
— Может, ты и не самый красивый ифрит на свете, но ты мой ифрит, и больше не смей меня так пугать!
Он выдохнул и рассмеялся.
— Ты правда не собираешься порвать со мной здесь и сейчас? — И тут же забеспокоился: — Это ведь не из жалости, правда? Потому что, если из-за нее…
— Помолчи. Если бы я могла сейчас тебя поцеловать, то показала бы, как я тебя «жалею».
Уинни издала звук, будто ее тошнит, а мадам Гортензия и Эмилия радостно обнялись. Даже Магнус подпрыгнул и выкинул коленца.
— Неужто вы все считали меня такой легкомысленной? — обиделась я.
— Разумеется, нет, Ливи, — смутилась Эмилия, — я твердила Озриэлю, что для тебя это ровным счетом ничего не значит.
— Да и меня кое-чему научила история с Рудольфо, — поддержала мадам Гортензия и дружески потрепала Озриэля по плечу.
Он резко отпрянул и поморщился, потирая это место и пытаясь прилепить сползший кусок кожи.
Гномка прижала ладони ко рту:
— Ох, прости!
— Что случилось? — встревожилась я. — Тебе больно?
— Не обращай внимания, Ливи, — поспешно ответил он и, так и не сумев вернуть лоскут на место, выкинул его.
Мадам Гортензия, Эмилия и Магнус вмиг стали серьезными.
