– Давай я, – вызвался штурман.
Радиозапрос посылали трижды, прежде чем пришёл ответ.
– Чилиец, ВВС, – подтвердил штурман, – на международных, но как-то он скупо. Показалось, словно сквозь зубы. Неужели бритт в самолёте?
– Или американец…
– Американцы, как правило, попроще.
– Не будем гадать, – не стал усложнять Терентьев, – однозначно по нашу душу, кто бы там ни был.
Самолёт проходил чуть в стороне, на тех же шести тысячах. Вышли со штурманом на мостик, но на такой высоте невозможно было определить тип самолёта даже в мощный визир. К этому времени уже неумолимо вечерело, и инверсионный след чётко выделялся бело-розовой полоской.
– Он чего, так и просвистит мимо? – удивился штурман, ловящий белёсый крестик в фокус бинокля.
– Нет, – Терентьев, в отличие от штурмана, не стал хвататься за оптику, – по-моему, пошёл на разворот. Или из-за кривизны сферы так кажется? Чёрт, сейчас же окончательно стемнеет, неужели он не захочет рассмотреть нас поближе?
Однако вскоре инверсионный след за удаляющейся машиной исчез, а примерно минут через двадцать пост РЛС доложил, что самолёт возвращается, постепенно снижая потолок.
– Так! Приготовиться! – Командир вернулся в рубку.
Машина чёрной точкой нарисовалась за кормой, но пилот явно показал намерения пройти в стороне, примерно в полукилометре. И по высоте так же – особо не выпендривался, опустившись не ниже тех же пятисот метров.
– Мы его случаем не уроним?
– Электроника должна «просесть», а «керосинке» его… хрена ль сделается?
Звук реактивных двигателей нарастал, но отсутствие дымного выхлопа говорило о том, что машина не форсирует, сбросив скорость. Когда «Канберра» (наконец удалось определить тип самолёта) проходил траверз крейсера, по команде врубили на полную излучатели РЭБ.
Казалось, ничего не произошло – самолёт продолжил свой полёт по прямой. Теперь его – удаляющегося, хорошо было видно из рубки.
– Он вырубил свои РЛС! – доложил оператор радиоэлектронной разведки.
Терентьеву показалось, что машина слегка покачала крыльями, словно лётчик пробовал реакцию на управление. Затем самолет, не меняя курса, плавно пошёл вверх.
– Он по-прежнему «ноль» в излучении! – продолжал докладывать оператор. – На радиозапросы не отвечает.
Ждали ещё минут двадцать, следя за меткой на радаре, «отбивая» удаляющуюся дистанцию.
– Он так и идёт не отворачивая, – подтвердил вторпом, – сдаётся… он спёкся. Пожгли мы его гетеродины.
– А у него гетеродины? – скептически удивился Терентьев.
– Да без разницы! Начнём? Пилотяг выпускать?
– Командуй.
– Объявили готовность! – оторвался от трубки «сидящий» на связи с ГКП матрос.
– Ну, всё, – хлопнул в ладоши Харебов, – давай отсоединяй свои путы. Уже сотый раз всё проверили-перепроверили.
«Камов» стоял в ярко освещённом ангаре, округлив на внешней подвеске контейнеры с аппаратурой. На одном из блоков был вскрыт лючок, к нему тянулись волны проводов от тестирующей аппаратуры. С настройкой у индикаторов возились техники из группы РТС.
Получив разрешение от старшего группы, стали отсоединять разъёмы, сматывая фидера.
– Бляха-муха, – тихо матерился один из техников.
– Что не так?
– Да я ещё на гражданке в бытовухе заметил! Возишься с проводами – обязательно перепутаются. Оставишь незабандаженные лежать за телеком, видиком и прочими приблудами… не трогаешь их! Ну, может, когда-никогда веником-шваброй там прошуршишь – один чёрт перепутаются, переплетутся. Хаос, да и только!
– А это, – словно со знанием дела пояснил Харебов, – потому что планета – наша матушка Земля вертится вокруг своей оси, наяривая при этом вокруг Солнца. Солнечная система, в свою очередь, вращается по краю радиуса рукава от центра галактики…
– Какого рукава? – удивился техник.
