'Что ты ищешь?' Если вы не можете ему ответить, если вы просто говорите: 'Я — искатель в чистом виде, для меня не имеет значения, что искать...'
Чтобы не оказаться в затруднении, вы выбираете какое-то слово: вы ищете освобождения, вы ищете просветления, вы ищете высшую истину — прекрасные слова, вполне удовлетворительные для человека, который задает вам вопрос. Не озадачены ни вы, ни он.
Но что вы находите во всех этих странствиях, во всех поисках, во всех восхождениях? Заратустра говорит: вы находите только себя.
Конечно, если вы не странствовали, вы, возможно, и не найдете себя — ибо все эти восторги, все новые места, которые вы проходите, помогают вам открыть самих себя. Мало-помалу вам в голову приходит, что все цели — просто предлог.
Я — не что иное, как желание, стремление к невозможному.
Это значит познать себя — желание невозможного.
Возможное — только для посредственных умов, для средних людей.
Невозможное — для истинных гигантов.
Им известно, что это нельзя найти, именно поэтому так важно искать. Совершенная уверенность в том, что это никогда не находили и никогда не найдут, приносит огромное воодушевление.
Невозможное всегда поднимает человеческое сознание на более высокий план. Быть может, вы ничего не найдете, но вы станете сверхчеловеком.
В конце концов, человек живет только тем, что внутри него.
Прошло то время, когда случайности еще встречались на пути моем; что же может встретиться мне теперь, что не было бы частью моей и достоянием моим!
Теперь в его жизни нет случайностей — что имеет в виду Заратустра? В вашей жизни происходят случайности, потому что вы выбрали определенную цель, и если вы сбились с пути, вы ее не достигаете. Вы хотели попасть на поезд, но приходите на вокзал слишком поздно и упускаете поезд. Но если у вас нет иной цели, кроме странствия, вы не можете заблудиться. Если вы не собираетесь успеть на поезд — какой-то особенный поезд — вы не можете его пропустить.
Случайности происходят только оттого, что мы хотим, чтобы наша жизнь складывалась определенным образом, а что-то идет не так, что-то мешает, препятствует, что-то стоит на пути. Вы хотите, чтобы было иначе, чтобы это оказалось не так; вот почему бывают случайности.
Заратустра говорит: Прошло то время, когда случайности еще встречались на пути моем. Теперь ничто не может быть для меня случайностью, ибо я принимаю все. Даже случайность хороша, заблуждение хорошо. Я не стремился ни к какой определенной цели.
Это нечто необычайно глубокое; такой человек может прийти к пониманию с жизнью, к такой глубокой связи и гармонии, что все, что бы ни случилось — хорошо. Он не просит, чтобы нечто произошло, он просто открыт — что бы ни случилось, это хорошо, что бы ни произошло — это именно то, что он хотел.
Выйти за пределы случайности означает, что вы достигли необычайной созвучности с существованием. Неудачи невозможны, разочарование невозможно. Ваша тишина и спокойствие ненарушимы.
Гаутама Будда назвал такое понимание 'таковость'. Что бы ни случилось, он говорит: 'Так и должно быть'. Если вы ожидали другого, вы безусловно расстроитесь и будете разочарованы — жизнь оказалась неблагосклонна к вам. Но для Гаутамы Будды жизнь всегда добра, существование всегда милосердно; что бы ни случилось, именно так и должно было быть.
У Гаутамы Будды нет других желаний, чем у самого существования.
Его слово очень красиво. Его оригинальное слово — татхата, и из-за этого слова, оттого, что он постоянно пользовался им... Умирает ученик, и он говорит: 'Очень хорошо, пришло его время'. Никто не умирает не вовремя, хотя на каждой могиле и написано: 'Этот бедняга умер безвременно'. Никто не умирает безвременно, все умирают вовремя, в точности тогда, когда им должно. Из-за этого слова татхата, 'такова природа вещей', его назвали Татхагата — человек, который верит в таковость.
Такого человека нельзя расстроить. Он примет это расстройство как нечто абсолютно желанное, ожидаемое. Нет никакого противления, никакого недовольства. Не то, чтобы он как-то принимает это — есть тотальное приятие.
В тотальном приятии случайности прекращаются, и жизнь становится совершенно другим переживанием, где нет разочарований, нет случайностей, нет бедствий, где все происходит точно так, как должно быть. Вы так центрированы, так спокойны и безмятежны. В вас нет никакого волнения. Лишь в этой центрированности, в этой тишине и безмятежности приходят к самопознанию.
Ко мне и в меня возвращается, наконец, мое истинное я - те части его, что так долго были на чужбине, рассеянные среди многих вещей и случайностей. Теперь я собрал воедино все разрозненные части. Наконец-то я дома!
Но помните, дом не означает, что он собирается сидеть на одном месте. Его дом — странничество, его дом — восхождение в горы. Он обрел свою самую чистую страсть — и это не что иное, как желание превзойти себя. Это он называет 'возвратиться домой', стать единым; собрать все разбросанные части и создать органическое единство.
И еще одно знаю я точно: теперь стою я перед последней вершиной моей и перед тем, что давно уже было предназначено мне. О, на самый трудный путь предстоит мне вступить! О, начал я самое одинокое свое странствие! До сих пор он был со своими учениками. Теперь он абсолютно один и пускается в самое долгое странствие — странствие, которое, быть может, не закончится никогда, которое только начинается, но никогда не заканчивается.
Но тому, кто сродни мне, не избежать этого часа — часа, что говорит так: 'Только теперь вступаешь ты на путь величия! Вершина и пропасть ныне слились в одно!' Он говорит: 'Человек моего сорта, готовый отправиться в самое длинное путешествие, прекрасно зная, что оно, возможно, никогда не кончится, и в полном одиночестве, в глубине сердца чувствует: лишь теперь я вступаю на путь величия'.
Вершина и пропасть — высочайшее и нижайшее — слились в одно, ибо теперь для меня нет ничего высокого и ничего низкого.
Если я упаду в самую глубокую пропасть, это — странствие; если я достигну высочайшей вершины — это странствие. У моего странствия больше нет цели. Вершина и пропасть стали одним; они слились ныне в одно.
Когда приходит такое переживание, вы — едины: ваше глубочайшее 'я' и ваше высочайшее 'я'. Вы — весь спектр радуги, от одного края до другого.
Ты следуешь своему пути величия: то, что до сих пор было для тебя последней опасностью, стало теперь последним убежищем твоим!
То, что в начале считалось высшей опасностью — одинокое путешествие, о котором никто не знает, закончится оно где-нибудь или нет, приведет оно куда-нибудь или нет... это всегда опасно. Вот почему люди держатся в толпе. Они не одни, они остаются христианами, индуистами, мусульманами; они остаются индийцами, немцами, англичанами. Они всегда цепляются к какой-нибудь толпе — нации, религии, организации, какой-нибудь политической идеологии — лишь бы избежать одиночества, ведь мы внушили себе, что все эти миллионы людей не могут ошибаться. Но беда в том, что все думают то же самое.
В жизни одного индийского императора, Акбара... В 'Акбар Намме', своей автобиографии, он писал, что однажды в его саду был сооружен красивейший мраморный пруд для лебедей с Гималаев — это были самые прекрасные лебеди в мире, самые белые и красивые. Его друг предложил ему:
— Не наливай в него воды, наполни его молоком — в знак радушия к этим великолепным птицам с Гималаев, которых ты ждешь. — Они очень редко спускались в долины; они жили на самом высоком в мире озере, Мансароваре.
