Степная воительница в латах из бычьей кожи, в пурпурном римском плаще, с мечом на усыпанной жемчугом перевязи, она сейчас мысленно любовалась собой, гордая, как триста спартанцев разом. Стройная, смуглая, с длинными иссиня-черными волосами, связанными на макушке в пучок, дева нравилась многим. И была она из славного рода чистых гуннов, тех, кто следом за своим повелителем явились из дальних степей. Явились, чтоб заставить содрогнуться весь мир! И заставили. Мир содрогнулся, застыл в немом ужасе под копытами гуннских коней. И если б не черная смерть, если б не колдовство, если б не гнусная бургундка… Венец! Вот он, здесь, наконец-то в ее руках!
Как говорил херцог… м-м-м… Воительница наморщила лоб, пытаясь вспомнить латинскую поговорку, которыми так любил щеголять ее старый знакомый, некий Варимберт-херцог, да так и не вспомнила, рассмеялась, махнула рукой:
– Ты достоин награды, ант. Твой брат будет жить… Может быть, если будет на то воля богов или демонов.
Вторую часть фразы воительница произнесла погуннски, наверное, надеясь, что Борич ее не поймет. Он и не понял, однако насторожился, увидев, как скривили губы столпившиеся вокруг девы раскосые всадники. Сколько их было? Десяток, два… Или больше? Там, за порогами, тоже ржали кони. Значит – больше.
– Повелительница, – подъехав ближе, почтительно осведомился седоусый воин с изборожденным шрамами лицом. – Ты, в самом деле, собираешься отпустить этих парней живыми?
Дева чуть усмехнулась:
– Сначала не хотела, мой верный Хасдай… Но теперь – решила иначе.
– Позволь спросить – почему?
– Ты не помнишь? Я обещала!
– Но это – чужаки. Им можно обещать все… но ничего не делать. В том нет греха.
– Я знаю, верный Хасдай, – воительница погладила лошадь по гриве. – Только мне вот подумалось вдруг… Если тот парень, младший, излечится, то… Зачем мне терять свою славу?
– А ты собираешься вернуться в эти места?
– О-о-о! Увы, у нас не хватит сил на Константинополь! – весело расхохоталась дева. – И, кто знает, может быть, придется поселиться здесь. Варимберт-херцог как-то говорил… какой-то ромейской пословицей, я ее сейчас не вспомню, но смысл такой – зачем зря выбрасывать то, что, может быть, еще пригодится?
Хасдай покусал ус:
– Он не излечится, ты же знаешь!
– А вдруг? Моя бабушка ведь была колдуньей, известной по всей степи. А снадобье это – ее. Что морщишься?
– Больно уж оно мерзкое, даже на вид, – честно признался воин. – А пробовать я его ни за какие блага не стал бы. Моча демонов!
– Не моча, а плесень! – рассмеявшись, дева вновь посмотрела на стоявшего перед ней юношу с волосами светлыми, словно осенняя степь. – Эй, как там тебя… Борич. Ты выполнил все. Теперь приведи брата.
– Он здесь недалеко, госпожа, – юноша поклонился. – Ждет. Если хочешь, я его кликну.
Воительница махнула рукой:
– Давай, давай, кричи. Дам ему снадобье.
– Да, госпожа.
Борич повернулся и свистнул протяжно и громко, так, как немногие умеют свистеть. В ответ раздался такой же свист, и вот уже, выбравшись из кустов, предстал перед воительницей русоволосый мальчишка. Гостой…
– Ну, вот он, – воительница повернулась к старому воину. – Жив, здоров и весел. Как себя чувствуешь, парень? Вижу, ты твердо стоишь на ногах.
– Видать, помогло твое снадобье, госпожа, – с радостной улыбкой поклонился отрок.
– Ну, так бери еще… Слуги, дайте ему баклагу. Эта – последняя. Пей каждый день и помни мою доброту.
– Век буду помнить. Как и брат мой.
– Ну, все. Теперь я вас не задерживаю.
– Да возблагодарят тебя боги, славная госпожа!
Подростки упали на колени и, поцеловав землю возле копыт белого коня, поднялись и медленно пошли прочь, словно все еще не верили своему счастью.
Хасдой проводил их взглядом и недовольно потеребил левый ус:
– И все-таки их было бы куда лучше убить.
