негромко спросил:
– Тебя часто бьют?
– Меня? – растерялась девушка. – Кто?
– Откуда мне знать? – медленно повернулся к ней Эйден. – Но после твоих рассказов Джек понимает, что это такое – ударить человека.
Эбигейл нечего было ответить.
Никто ее не бил. Дядька замахивался порой, но привычно обходился бранью. Случалось, если бывал особо зол, мог отпустить подзатыльник, но Эби всегда уворачивалась, а он и не гнался повторить. Какой-никакой, а все же родственник, и матери-покойнице обещал, что сироту не обидит. А раз сам на племянницу руки не поднимал, то и дружкам не позволял. Поднять в смысле, а распускать – это уже другое. Но тут уж Эби сама могла затрещину отвесить или коленкой наподдать по тому месту, куда у мужиков иногда мозги стекают.
– Меня не бьют, господин Эйден. И Джека я драться не учила.
– Учится он сам, – пробормотал в пустоту Мерит. – А что не бьют, хорошо. Есть защитники? Отец? Брат? Жених?
Девушка промолчала.
– Кажется, Дориан сказал тебе, что я должен знать все, о чем ты рассказала Джеку, – напомнил Эйден. – И кое-что я хотел спросить от себя.
Эби догадывалась, что это за «кое-что», но он снова ее удивил:
– Где ты научилась варить кофе? Не думаю, что это любимый напиток обитателей Освина. Служила в чьем-то доме?
– Мама научила, – призналась Эбигейл без особой охоты. – Отец кофе любил, разный. Рецепты собирал. А зерна ему один торговец привозил, которого он от грудной жабы лечил.
– Твой отец – доктор? – заинтересованно, но без недоверия уточнил мужчина.
– Аптекарь. Был.
– А мать?
Эби закусила губу.
– Тоже была? – догадался Эйден.
– У всех были матери, господин Мерит.
Но не всем нравится обсуждать их с малознакомыми и, мягко говоря, неприятными людьми.
– Я свою не знал, – тихо произнес он. – Умерла через несколько минут после моего рождения. Отец – когда мне было одиннадцать.
Словно вдруг перестал быть упырем и превратился в обычного человека. Хотя упыри тоже людьми были когда-то.
– Отец – пять лет назад, – отвернувшись, поведала Эби кусту гортензии. – Мама – через полтора года после него. Из родни остался только дядька, мамин брат, он меня к себе и забрал. У него лавка в Освине, торгует разной хозяйственной мелочью. А я дом веду и шитьем подрабатываю. Вот и все.
Джеку она не так рассказывала. Об отце вспоминала много: о том, как в аптеке пахло, когда он снадобья в ступке растирал, о том, как цветы домой приносил и сладости для нее, как следил в первый раз, когда она кофе ему варила, чтобы на плите не передержала. Про маму тоже говорила – как она песни пела, пока шила, как волосы ей заплетала. И о дядьке Эби механическому человеку проболталась: о том, чем он на самом деле живет.
Но Эйдену всего этого знать не нужно. Особенно про дядьку.
– Не думаю, что это все, – сказал мужчина. – Но для первого раза хватит.
Выглядел он отрешенным, словно думал о чем-то стократ важнее, чем Эби и история ее жизни. Если и хотел спросить что-то еще, то не успел: механический слуга вернулся с большой охапкой роз.
– Молодец, – сухо поблагодарил Эйден. – Отдай Эбигейл.
– Зачем? – смутилась девушка.
Молодой человек неопределенно передернул плечами, а исполнительный Джек уже всучил ей пестрый колючий букет.
– Эбигейл! – тут же раздался за спиной голос мэтра Дориана, покинувшего лабораторию не иначе как затем, чтобы уличить работницу в чем-то предосудительном. – Разве я не говорил, что не терплю в доме живых цветов?
– Это я велел Джеку собрать, – вступился за нее Эйден. – По цветку с каждого куста в парке.
– Странное задание, – не оценил маг. – Впрочем… Дайте-ка мне эти розы. Пожалуй, я знаю, что с ними сделать.
Сварит чародейское зелье? Или украсит ими паромобиль, чтобы не выглядел таким страшным?
