занавеска отдернулась, и в зал вплыла Ира. Она успела переодеться, снять с себя военную форму и надеть домашний пестрый халат.
– Ну что, готово?
– Да, – ответил я.
Ира достала из стола несколько кружек, темную пивную бутылку с пробкой из газеты, заварник и поднос, сверху покрытый большим белым полотенцем. Под полотенцем оказались пирожки.
– Я вчера вечером была дома, а тут отец привез из деревни от родственников немного продуктов, в том числе и муки. Вот мы с мамой и состряпали немного. Я хотела завтра принести тебе гостинца, но раз тебя выписали, то мы можем их и дома съесть. Да и с собой в дорогу возьмешь. Ну, что стоишь? Тут в бутылке малиновая настойка, разливай.
– Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. – Хоть Ира и возражала, но я достал из рюкзака консервы. А чего их беречь? Завтра уже буду в Москве, надеюсь, в части найдут чем покормить своего, возможно, бывшего командира. Мы сидели, пили терпкое вино и вели тихий неспешный разговор. Свет мы зажигать не стали, хватало бликов огня из печки. Мы были так близки, что мне захотелось ее поцеловать…
Очнулись мы, когда кукушка прокуковала восемь раз. Мне надо было бежать на вокзал. Сборы были недолги. Ира в одной ночнушке и на босу ногу металась по кухне, собирая мне с собой пирожки, а я все никак не мог попасть ногой в сапог. Наконец, одевшись и быстро простившись с девушкой, рванул со всех ног. Слава богу, что мы заранее договорились, что она меня не будет провожать. Вокзал встретил меня стуком десятков колес, гудками паровозов и тонкими стволами зениток, устремленных в небо.
Мой поезд уже стоял на погрузку, но проводник сразу предупредил, что с отправлением будет задержка. В сторону Москвы пропускали воинские эшелоны. Знать бы заранее, то можно было бы так не спешить, а то с девушкой не слишком хорошо получилось. Бросил и даже как следует не попрощался. Особых переживаний или угрызений совести по поводу случившегося у меня не было. Нормальные взрослые люди с нормальными желаниями и здоровыми инстинктами. Кто его знает, что дальше будет и как все сложится. Дожить бы до Победы, а там разберемся. Да и вообще не зря говорят, что война все спишет. В купе я был один. Отдав проводнику билет, я сел на полку и прислонился к стенке купе. Усталость и вялость накатили на меня, и я, несмотря на холод, уснул. Уже поздней ночью, с опозданием на несколько часов, холодный, покачивающийся и постукивающий на стыках рельсов купейный вагон повез меня из Тамбова в Москву, к новому этапу моей жизни…
«В течение 4 марта наши войска вели упорные боя с противником и на некоторых участках фронта заняли несколько населенных пунктов. За 3 марта сбито в воздушных боях 3 немецких самолета, огнем зенитной артиллерии – 1 самолет и уничтожено на аэродромах 14 самолетов противника. Всего за этот день уничтожено 18 немецких самолетов. Наши потери – 6 самолетов…»
Глава 22
Москва встретила колючим снегом, жутким морозом и усиленным патрулем на перроне. У всех приезжающих бойцы в белых полушубках и с красными повязками на рукавах проверяли документы. Не избежал этой участи и я. Пожилой лейтенант, проверив мои документы, с улыбкой вернул их и предупредил, чтобы далеко их не убирал. Патрули в городе частенько останавливают для проверки документов, и особенно за нарушение военной формы одежды.
Ехать в наркомат или в штаб дивизии было поздно, торчать на холодном вокзале и ждать рассвета тоже не фонтан. Поэтому я решил добраться до квартиры, тем более что троллейбусы пусть и редко, но по Садовому кольцу ходили. Ехать мне было недалеко, всего-то десяток остановок до Курского вокзала, а там или пару остановок на 28-м маршруте трамвая, или пешочком до улицы Карла Маркса (Старой Басманной), дом 20, можно минут за пятнадцать дойти. Надеюсь, что ключ от квартиры у домоуправа сохранился, а то мой остался у Татьяны.
Пока добирался до дома, продрог окончательно. Шинель почти не грела. Домоуправ был на месте, и ключ от квартиры нашелся у него в шкафчике. Отпускать меня просто так Иван Григорьевич не стал. Сначала напоил горячим чаем со смородиновым вареньем и сушками, а затем развлек разговором. Его единственный сын в июле ушел в ополчение и воевал где-то на Калининском фронте. Писем от него давно не было, и отец по этому поводу сильно переживал. Боялся, что его сына убили или покалечили. От переживаний Иван Григорьевич сильно похудел и пожелтел. Узнав, что я только из госпиталя, все свое нерастраченное отцовское
