наслаждении его ноздри и как сверкают глаза, в которых, плещется бездна — та самая бездна, которую я так звала. Он получает удовольствие от ее боли и не скрывает этого, он ее поедает. Это его блюдо на этот вечер. И ему вкусно вдвойне. Потому что жрет нас обеих. Ее боль и мой страх одновременно. Настоящий страх, теперь уже не состоящий из догадок, не эфемерный. Нейл снова перевел взгляд на девушку, и та громко закричала. Но в этот момент он сжал ее скулы, поглаживая щеку большим пальцем, и подал ей нож. Он улыбался… какой-то новой для меня улыбкой, а она рыдала и шептала «пожалуйста»… А потом я увидела то, чего никогда не забуду. Никогда в своей жизни. Девушка резала на себе что-то. Резала и истошно кричала, продолжая смотреть ему в глаза. Нейл развернул ее спиной и, дернув за волосы, что-то шепнул на ухо, а я остекленевшим взглядом смотрела на две вырезанные на голой груди буквы НМ, из которых сочилась кровь. Нейл держал ее за волосы и не прерывал зрительный контакт. Она уже не кричала, а скулила и тряслась всем телом. И я вдруг поняла, что он делает, — Нейл забирает последние мгновения ее жизни. Он ее убивает. При мне, извращенно, по-садистски, наслаждаясь моментом. Я заплакала от бессилия и от осознания. От жестокого, безжалостного осознания.
Я могла писать об этом сколько угодно… Как легко описывать ужасы и жесть, когда не видишь этого лично… Как легко быть отстраненно-жестокой, дабы порадовать публику кровавым зрелищем, но сейчас это не вымысел. Это реальность. И это по- настоящему жутко. Это настолько страшно, что мне кажется, я сойду с ума. Как я могла любить это чудовище?
И вдруг погрузилась в темноту. В тот самый момент, когда почувствовала, что от шока у меня отнимаются ноги. Я отключилась. Резко. Быстро.
Глава 13
Мои воспоминания начинались смертью. В этом не было ничего шокирующего, ничего безобразного или отталкивающего. Для таких, как я. Смерть не может пугать того, кто сам же ее и сеет, кто ею живет и питается в полном смысле этого слова. Тогда, правда, еще и не понимал, что я и есть смерть. Смотрел на тела родителей, на то, как их уносят, накрытых черными саванами, которые мгновенно пропитались кровью, потому что телами то, что от них осталось, было очень трудно назвать. И я чувствовал, как сжимаются и разжимаются пальцы моей левой руки. Быстро сжимаются и разжимаются. До хруста в костях и боли в фалангах. Этот признак ярости или сильных эмоций, которые я пытался контролировать, останется со мной навсегда. Потому что это было похоже на бред. Хорошо спланированный. Умело приведенный в действие, но бред, не поддававшийся пониманию. Учитывая то, на кого было совершено покушение. Это не просто убийство императорской семьи и всех возможных наследников. Это открытый вызов системе и тому, кто останется. Остался я.
Такие, как мы, не умирают своей смертью, более того, умирают очень редко. Кто и зачем? В тот момент не имело значения. Я знал только одно — за мной смотрят сотни любопытных глаз тех, кто рад, что я остался сиротой, и никто из них не должен знать, что ребенку с ледяными равнодушными глазами, внушавшими ужас даже слугам, которые его вырастили, больно. Это была моя первая и последняя боль, я похоронил ее глубоко и закопал, зашвырял комьями мерзлой земли проклятого, провонявшего предательством Континента. А точнее, я гораздо позже узнаю название тому чувству, что разворотило все внутренности, заставляя жадно вдыхать отравленный воздух, пропитавшийся запахом покойников. Улыбка Смерти особенно устрашающа, когда навечно замирает на губах тех, кто нам дорог. И пусть это всегда считалось отклонением от нормы, но я был привязан к родителям. Нонсенс. Зверь, истинное чудовище может существовать в стае, но навсегда остается одиночкой. Он не может испытывать никаких эмоций к соплеменникам. Даже если это те, кто дал ему жизнь. Даже они со временем становятся конкурентами в борьбе за еду, за место обитания, за положение в обществе. Сфера чистого, жесточайшего эгоизма, не признающая родственных связей, кроме тех, что несли выгоду.
Только не со мной. Правда, понял я это, лишь когда мысленно попрощался с душами родителей. Выработанные тысячелетиями правила поведения обречены становиться отличительными признаками отдельно взятого общества.
Деус не может чувствовать боль. Деус — высшее существо, не знающее эмоций. Деус императорской крови — хладнокровней втройне.
Я никогда их не откапывал — воспоминания. На протяжении многих лет даже не пытался. На них образовался нарост пыли, инея и кровавой корки, но они не истлели. Оказалось, воспоминания бессмертны. Особенно те, что причиняют боль. У меня их было слишком мало, тех ценных, которые стоило сохранить.
Я убивал бессчетное количество раз сам. Чужая жизнь имела для меня ничтожную цену, а когда собственноручно назначаешь
