– Нет, потепление обещали.
– Всё равно дождь.
– Когда вернётся Марфа?
– Не раньше чем через неделю. Благовещенский скит не близко.
Монотонный гул, реплики перекидываются туда-сюда, как мячики для пинг-понга, такие же лёгкие и такие же ничего не значащие.
– Передай хлеб, пожалуйста.
Я вздрогнула, сообразив, что обращаются ко мне. За столом ненадолго воцарилась тишина.
– Всё. Закончили? Новенькая, – худая монашка выпрямилась, – твоё послушание на сегодня – выложить камнями бордюр в восточном саду.
– Побойся Бога, Соломия, первые заморозки наступили, почва твёрже гранита, – неожиданно заступилась за меня вчерашняя провожатая, Порфийя.
– Разметка до весны не доживёт.
– Но я могу снова всё разметить, – молоденькая девушка со светло-карими глазами смешалась под строгими взглядами, словно ребёнок, перебивший старших. – Мне не трудно ленты протянуть, можно и весной, я запомнила, даже зарисовала. Перед посадкой будет лучше.
Её шёпот становился тише и тише, последние слова расслышали немногие.
– Не волнуйся, – Соломия перегнулась через стол, похлопала девушку по руке, – твой труд не пропадёт даром. В нашей обители во имя Господа ничто не бывает напрасно.
Женщины встали и, больше не говоря ни слова, потянулись к выходу. По мне опять пробежала череда выжидающих взглядов.
Земля была как камень. Сад в это время года выглядел скудно. Узкие дорожки, обозначенные врытыми в землю камнями, три десятка деревьев, почти полностью сбросивших листву, и глубокий овраг в центре. Две тропки окольцовывали посадки, ещё три – прямые, как иглы, проходили насквозь, шагов пятьдесят из одного конца в другой. Рабочее место я отыскала без труда, у самой стены. Большой вскопанный полукруг земли, отделённый торчащими палочками с провисшими до самой земли лентами неопределённого цвета. Горсть сваленных речных голышей, лопата, железное ведро, совок и цапка – вот и весь приготовленный инвентарь. Причём приготовленный давно, в ведре скопилась мутная дождевая вода, инструменты покрыты ржавчиной, срок давности которой на глаз не определялся. Ни перчаток, ни рукавиц.
Руки от холода металла быстро закоченели, земля казалась вскопанной лишь с виду, на деле грунт успел смёрзнуться и крайне неохотно уступал моим попыткам отколупать кусок. Через час это занятие показалось мне неимоверно глупым. По уму, облагораживать клумбы или что там у них задумано лучше всего весной, перед посадкой. Мы с мамой всегда подправляли и цветники, и клумбы в апреле.
Пытаясь согреться, я потёрла ладони. Два десятка камней уже лежали по внешней дуге. Негнущимся пальцам просто необходим перерыв. Я подышала в ладони и спрятала их в рукава.
Монастырский сад был не то чтобы не красив. Он был одинок. Не знаю, применимо ли здесь это слово, но другого на ум не приходило. Деревья росли слишком редко, ни молодых саженцев, ни побегов. Голые чёрные стволы словно хорошо прополотая грядка, где отобрали хорошие сильные побеги, а остальные безжалостно вырвали. И эта яма посредине. Нет, наверное, овраг, больно гладкие, почти отвесные края. Как бельмо на глазу.
Я подошла ближе. Глубина приличная, на глаз четыре-пять метров. Корни дерева, растущего у откоса, вылезли на склон. Как червяки после дождя. Целая стена переплетений неведомой длины чёрным закостенелым вьюнком покрывала одну из сторон ямы.
Грунт под ногами начал крошиться в тот момент, когда ветер швырнул в спину очередную порцию холода, сталкивая меня вниз.
Я съехала по откосу на спине, погрузилась в грязь по щиколотки и выругалась. Дно оврага покрывал внушительный слой чёрной жижи. Я подняла ногу, и с отвратительным слякотным звуком на свет показался ботинок, некогда коричневого, а теперь неопределённого цвета. Таким же окрасом отличался и подол длинной юбки, надетой прямо поверх брюк. Ледяная грязь облепила лодыжки, просочилась сквозь ткань, заставив меня поёжиться.
Ухватившись за выступ, я попыталась подтянуться, но осталась на месте с комом земли в руках. Влажно поблескивающие корневища вблизи напоминали вязаные узоры с бахромой. Жгуты, цепочки, косички – потянешь, петли и распустятся одна за другой,
