сидели, пили коньяк. Не много, так, для настроения. Болтали о работе, политике. Нам нравилось находить разногласия, спорить. Спарринг с Ниррой тонизирует, знаешь ли, – голос столичного специалиста становился всё тише и тише, переходить к главному ему совершенно не хотелось. – И вдруг она без всякого перехода просит порекомендовать хорошую частную клинику по проблемам бесплодия, – он потёр переносицу.
– Почему у тебя?
– Я ни с кем не обсуждал свою семью. Никогда. Но она знала. Хороший руководитель обязан знать, кто пьёт, кто играет, у кого долги, кредиты или как у меня. Мы с женой… у нас нет детей, теперь и не будет. Тогда мы ещё на что-то надеялись, я хорошо зарабатывал, и мы побывали во всех клиниках, наших и за рубежом, хотя могли бы обратиться в ведомственную, там врачи не хуже, но огласки не хотелось. Сейчас это кажется глупым, когда обойдёшь всех врачей, целителей, знахарок, ведьм, колдунов и экстрасенсов, гордость поистаскивается. Тогда я пребывал в священном убеждении, что никто, нигде, ничего. И тут она…
Я попытался перевести всё в шутку, мол, она, что ли, по пелёнкам соскучилась? Ей было к пятидесяти, – Лисивин открыл машину и плюхнулся на сиденье. – Глупо вышло. Нирра не улыбнулась. Просто смотрела, – специалист вздохнул, – я оскорбился, наговорил всякого. Забыл про субординацию, забыл про дружбу, – Лисивин закрыл глаза, ему до сих пор было неприятно вспоминать. – Знаешь, что сделала, по общему мнению, самая нетерпимая, злопамятная и жёсткая женщина империи? Ничего. Взяла бутылку и налила нам ещё по сто грамм. Вот тогда я и выдохся. Я был в ужасе. Что я творю? Как позволяю себе кричать и безобразно ругать своего начальника, хуже того, друга, и совсем скверно – женщину? Тебе приходилось так стыдиться себя, что любой гнев предпочтительнее этого осознания?
– Да, – ответил Дмитрий.
– Тогда ты поймёшь. Скорей всего, я бы ушёл. И уволился.
– Но ты остался.
– Да, она остановила меня. Нирра стала рассказывать. Сначала мне в спину, а когда я, не в силах поверить, обернулся, прямо в глаза. Твердо и невозмутимо, как делала всё, за что бралась. О сыне, о невестке, об их желании иметь детей, даже о нахалках, пытавшихся выдать случайных отпрысков за её внуков.
У Демона дёрнулся уголок рта.
– Врачи помогли?
– Долгое время я думал, что да. Злата забеременела. Сергий радовался, как мальчишка. Нирра подобрела настолько, насколько это возможно. Весь личный состав ходил по отделу на цыпочках, боясь спугнуть удачу.
– А потом?
– Потом Сергий заварил всю эту кашу с монахиней. Руки чесались ему морду начистить. Как мужчина, я мог отчасти найти оправдание, но как у мужа, как у несостоявшегося отца он вызывал у меня отвращение. Когда Нирре пришла в голову идея с подменой девочек, я ужаснулся, – Демон заметил, что у специалиста задрожали руки, – но она объяснила, как им помогли врачи, – последнее слово он выплюнул, словно оно жгло язык. – Они нашли донора и искусственно… представить себе это не могу.
– И не надо, – поспешил сказать Демон. – Всё это более или менее понятно. Кроме одного. Как вы могли так поступить со Златой? Это был её ребёнок.
– Тогда я об этом не думал. Наверное, всё к лучшему, – Илья пожал плечами.
– Тут мы с тобой по разные стороны. Я за правду.
– Кому была бы нужна эта правда? Сломленной горем матери, похоронившей ребёнка, а с ним и всякую надежду? Или девочке- сироте из приюта?
– Она нужна мне. Сейчас. Будь вы тогда посмелее, не было бы сегодня, – Дмитрий обвёл округу глазами, – жертв. Кто изъял медицинские сведения? Ты?
– Сергий.
– Нирра велела их спрятать?
– Нирра велела их сжечь, – столичный специалист поплотнее запахнул куртку, словно замёрз, – но Сергий не послушался, и я ему помог.
– Документы уцелели, это хорошо, но на вашем месте я послушался бы Нирру. Незачем оставлять улики.
– Мы опять по разные стороны, – Илья грустно улыбнулся.
– Почему ты ему помог?
– Потому, – Лисивин скривился.
– Ясно.
