Энергия в чистом виде. Девушка тут же потускнела, будто художник провёл влажной тряпкой по ещё не высохшей акварели и смахнул краски. Медленно и как-то очень грустно она опустила тонкую блеклую ладонь. Псионник снова пошевелил пальцами. Девушка наклонила голову набок и исчезла, лопнула, разлетевшись по округе прозрачными брызгами.
– Лена!
– М-н-кх, – слова, не желающие выходить из горла целиком, пробивались отдельными толчками – звуками.
– Лена, – Илья склонился надо мной, как тогда на кладбище.
Я засучила по земле ногами, желая вжаться в мёртвый ствол. Хотелось исчезнуть, испариться. Не видеть чёрточку приближающегося лица, не замечать зелёного пятна на месте кровавой раны.
Осознание было резким, как удар. Зелёнка! Рана на голове щедро залита антисептиком. В мозгах будто сработал нужный механизм. Чего никогда не бывает у блуждающих? Ран. Порезов. Травм. Как бы ужасно ни умер человек, его призрачная оболочка восстаёт в первозданном виде. Черт, что я несу? Специалисты никогда не возвращаются. Пару мгновений назад он атаковал не меня, а девушку.
– Как ты? Где ты была? Почему сбежала? – услышала вопросы, словно кто-то только сейчас прибавил громкость.
Он жив. Я не убийца. Этого более чем достаточно.
Кружка совсем не грела пальцы, кофе уже остыл. За последнее время я забыла не только его, но и вкус самой жизни и теперь с каждым глотком возвращала, сидя в теплом салоне машины.
– Когда вы приедете? Да, знаю, что выехали. Нет, не появлялся, – я не могла понять, ругается бабушкин друг или уговаривает, так быстро менялся тембр голоса. Трубка перепрыгивала из одной руки в другую, от уха к уху, словно он не мог решить, как удобнее. – А я что сделаю?
Отрешившись от всего постороннего, я позволила звукам протекать по краю сознания. Даже понимание того, что история ещё не закончилась, не могло испортить настроения. Все живы, относительно здоровы, у родителей без изменений, улучшений нет, но и ухудшений тоже.
– Как, если он камень оставил, – рявкнул Илья на невидимого собеседника, – и телефон, – тяжёлый вздох, – не знаю. Нет. Не думаю. Всё, жду.
Он закончил разговор и сел на соседнее сиденье. Псионник изменился. Устал, осунулся. Из голоса ушли твёрдость и уверенность в собственной правоте.
– Что-то случилось? – спросила я.
– Не то чтобы случилось, – он вздохнул, – Станин куда-то исчез.
– Исчез? – Кофе в животе превратился в ледяной ком.
– Да, – Лисивин побарабанил пальцами по рулю. – Утром пошёл людей опрашивать и не вернулся. Я ходил, стучал. Никто не открывает, словно вымерли, – он обвёл ближайшие дома злым взглядом.
– И что делать?
– Искать. Гош и Эми выехали. Там от них толку чуть. Камень он свой оставил, – он щёлкнул пальцем по свисающему с зеркала муляжу кад-арта, – телефон тоже. Ключи в зажигании. Не знаю, что и думать, – он развёл руками, – чертовщина какая-то. Тебя нашли, его потеряли.
Сравнение мне не понравилось. Облегчение от того, что разговор с Демоном откладывается, сменилось беспокойством.
На улице громыхнуло, и кто-то от души выругался. Мы выскочили из машины.
– Ерея Авдотьевна, – узнала я женщину, сидевшую посреди дороги.
Она, морщась, ощупывала правую ногу. Рядом перекатывался эмалированный бидон – с такими раньше ходили за молоком. По дороге ручейками разливалась прозрачная жидкость. В ноздри ударил резкий сивушный запах.
– Ох-хо-хо, – тётка подобрала колени и стала подниматься, я подхватила её с одной стороны, а Илья с другой. – Спасибо.
– Не ушиблись?
– Не-е, – отмахнулась тётка, – воду жалко. Сегодня больше не пойду, – женщина показала кулак в пустоту улицы и подняла бидон.
– Куда вы ходили? – спросил Илья.
– А-а, – Авдотьевна прищурила глаза, – псионник. Этим всё знать надо. Куда. Зачем. Почему. У меня и племяш такой, – женщина упёрла руки в бока. – Думаешь, не помню, где колодец? – Лисивин не шелохнулся, – за святой водой ходила, ясно? Монастырь у нас тут, слыхал небось звон, – она мотнула головой. – Кстати, – тётка перевела ставший весёлым взгляд на мою серую юбку, – Порфийка сама не своя, темнит, конечно, но слыхала, пропал у них кто-то, то ли поросёнок, то ли курёнок, а может, и вовсе человек.
