– У меня все в полном порядке, – ответила я.
– Надо еще немного подождать, – умерил сиамец мой пыл, – кто бы что ни говорил, а риск заражения довольно велик.
– Даже если я вскоре умру, великий момент, который я только что пережила, станет мне утешением, – довольно проурчала я.
Руководствуясь подсказками Вольфганга, мы направились в убежище, выстроенное на случай ядерной войны. Ганнибал согласился продолжить дело крыс, пытавшихся прогрызть стену рядом с бронированной дверью.
Лев вонзил когти в бетон, и без того уже немало раскрошившийся под ударами резцов сотен крыс. Ему понадобилось совершить несколько заходов, прежде чем здоровенная лапа пробила серую глыбу, будто какое-нибудь изделие из папье-маше.
Заглянув в образовавшуюся дыру, мы увидели большое, погруженное во мрак помещение. Свет нам был не нужен, хватало и обоняния. В зале царила чистота. Запахи смерти, болезней и гнили напрочь отсутствовали. Зато в воздухе висел густой дух дезинфицирующих средств, через который пробивались ароматы свежей пищи.
Все было аккуратно сложено в мешках, ящиках, коробках и разлито в бутылки. Расширив до максимума зрачки, я в слабом свете красных ламп, обозначавших расположение дверей, разглядела бутылки с молоком, мешки с мукой и баночки с паштетом. Кошки тут же набросились на них, сорвали крышки и устроили настоящий пир.
Но Пифагор во всеобщем веселье участия принимать не стал.
Мы переглянулись, я мяукнула.
Он все понял. Мы потерлись щечками, ушками и носами, немного погладили друг друга, поурчали, и мне показалось, что он настроен заняться со мной любовью.
– Не здесь, – заявил сиамец.
Мы поднялись по лестнице, ведущей на этажи Елисейского дворца. Пересекли несколько коридоров и огромных залов (как же мне хотелось научиться прыгать на дверные ручки и точно распределять вес, чтобы их открывать). Нас окружали позолота, тяжелые драпировки, картины, резная мебель. Полы покрывали толстые, мягкие ковры приятных окрасок.
Наконец Пифагор ввел меня в комнату с огромной кроватью, застеленную золоченым покрывалом.
– Это место я нашел в Интернете, – заявил он. – Хочу заняться с тобой любовью в кровати с балдахином президента Французской Республики.
Мы немного поиграли на матрасе, извиваясь телами, задирая друг друга и покусывая, будто котята. Пифагор предложил забраться под навес, образовывавший что-то вроде шалаша. Потом обнял меня, как человек, и засунул в рот свой язык. Преодолев отвращение, я в конце концов посчитала это весьма приятным. По-прежнему копируя людей, сиамец поласкал мои соски и обвил передними лапами.
Я не сопротивлялась.
Потом подставила ему зад, но Пифагор, вместо того чтобы войти в меня сзади, поставив на спину лапы, предложил заняться любовью, глядя друг другу в мордочку. И все это время продолжал гладить и обнимать меня, как человек.
Единственным, что у него осталось от кота, был хвост, который он сплетал с моим, образуя черно-бело-серую косицу.
Сиамец всю меня обнюхал и стал облизывать. При каждом прикосновении его губ по моему телу пробегали электрические волны.
Хуже всего было то, что он никуда не торопился, превращая предварительные ласки в настоящую пытку.
– Давай! – взмолилась я.
Но нет, он продолжал играть, ласкать, облизывать, прикасаться и обнюхивать, не переходя к главному. Все мое тело превратилось в комок нервов. Малейший контакт с его лапами приводил меня в восторг.
– Возьми меня немедленно! – мяукнула я. – Здесь и сейчас!
Вместо того чтобы повиноваться, Пифагор продолжал меня мучить, по-видимому получая от этого удовольствие. Если Феликс вообще не заморачивался предварительными ласками и, не мешкая, переходил к делу, то Пифагор, можно сказать, оказался его полной противоположностью. Я сгорала от нетерпения.
Мне казалось, что он слишком медлит.
Сиамец не спеша, один за другим, рушил мои защитные бастионы.
Он прильнул губами к моим векам и прижал к кровати. Я больше не могла.
Наконец Пифагор в меня вошел. Может, я слишком долго ждала этого момента, может, меня поразила эта манера совокупляться друг к другу мордочками, но я вдруг почувствовала, что меня очень быстро стала накрывать волна наслаждения.
