заскрипели, я с трудом их разомкнула, расслабила мышцы, но в груди тянуло, леденило.
– А… ты с кем инициировалась? – тихо спросил Валентайн, и его локоть снова задел моё плечо. – Прости за нескромный вопрос, но хотелось бы знать уровень силы.
И зачем он на «ты» перешёл, а?
– С назначенным комиссией студентом. У него был неплохой магический потенциал, так что силы нормальные. И я не хочу об этом вспоминать, – я откусила бутерброд.
Откинувшись на ствол, Валентайн задумчиво протянул:
– Значит, не понравилось.
К щекам прихлынула кровь, и бутерброд застрял в горле.
Да его какое дело? Что за вопиющая бестактность? Или думает, признавшись, что не девственник, он получил право обсуждать мою личную жизнь?
– Но в этом ничего удивительного нет… – продолжал рассуждать Валентайн, и меня захлестнуло новой волной жара. – Варварство, конечно, сводить девушек с неопытными юношами.
Ну что он несёт? Ведь в инициации главное не удовольствие, я живое тому подтверждение. У меня не было слов, да и будь они – мешал бы говорить кусок бутерброда во рту. А Валентайн снисходительно улыбнулся:
– Но в следующий раз, уверен, повезёт больше.
Сплюнув бутерброд, я звонко предупредила:
– В следующий раз язык откушу.
Брови Валентайна взлетели вверх, щёки пошли красными пятнами. Он поёрзал, будто удобнее устраиваясь, и невнятно отозвался:
– Я просто посочувствовал. Природа же обделила вас, женщин, сделав первый раз неприятным, а вдруг вы об этом не знали, вдруг вы… из-за этого больше не хотите.
Ещё один заботливый нашёлся, жезл ему в зад. Я отвернулась:
– Я об этом знала.
– Уг-кхм. Кхм.
Я посмотрела на остаток бутерброда в своей руке. Нежное мясо, лук, душистый хлеб аппетита не вызывали.
Интересно, чем сейчас занят Саги?
Я сунула бутерброд в обёрточную бумагу и запихнула в сумку:
– Пора работать, – поднялась. – Быстрей начнём – быстрей закончим.
– Да, конечно, – тихо отозвался смотревший в сторону Валентайн.
У него до сих пор горели уши. Что-то кажется, о недевственности своей он солгал. Но не мне его судить.
На тёмно-синем небе проступал серп луны, и глаза Валентайна отливали серебром, губы кривила жутковатая улыбка. Умом я понимала, угрозы глазная иллюминация не несёт, и у оборотней при виде луны настроение обычно улучшается, но страх пощипывал кожу и мешал задремать.
«Я словно высохший колодец в пустыне» – поэтичное сравнение пришло на ум раз пятый, а идей, как приобщить Валентайна к магическому участию в работе как не было, так и нет. На льстивое: «Попробовать не желаете?» – он фыркнул: «Вот ещё» – и отвернулся.
Как его уговорить?
Цокот копыт разливался по шуршащим полям, там перекатывались волны трав, стрекотали цикады и надрывались соловьи, а впереди, под скромной диадемой тускло-жёлтого марева, темнели стены Холенхайма.
Едва мы приблизились, скрипнул засов. В глухой тьме перехода зажёгся прямоугольник дверного проёма, подсветил камни стен и тёмную медь оковки.
Я въехала первой и, развернув Рыжика, обратилась к коренастому стражнику с фонарём:
– Господина Кателя нашли?
Качая головой, непропорционально большой в колпаке шлема, стражник посетовал:
– Ни следа. И кобыла его сдохла.
– Как? – хмурился въехавший Валентайн.
Захлопнув дверь и задвигая громоздкий засов, стражник отозвался:
– А просто: стояла себе в стойле, да и упала.
