– Пошли, покажешь! – предложил я.
– А чай как же? – забеспокоился дед.
– Пойдем, пойдем. Минут десять потеряешь. Вернемся – он как раз заварится.
– Хлопцы, однако я не понимаю, к чему…
Коваль пресек дискуссию самым действенным методом: просто подхватил старика под мышки и поставил на ноги.
– Пошли, штурмбаннфюрер, дальше говорить будем.
И мы двинулись по тропинке. Я шел замыкающим, периодически погружаясь в едкие облака махорочного дыма, испускаемые стариком. Он семенил прямо передо мной, и его коричневые плисовые штаны, заправленные в стоптанные сапоги, будили ассоциации с крестьянами-ходоками из картины «Ленин в 1918 году».
Мы вышли к крутому склону над рекой и, не сговариваясь, остановились, разглядывая укрепленный берег. Позиции просматривались отсюда как на ладони: дуги окопов, хорды путей сообщения, симметричные наросты дотов и блиндажей – во всем этом ощущалась некая геометрическая красота, присущая, наверное, любой грамотно спланированной фортификационной системе.
Вереница солдат, похожих на трудолюбивых муравьев, тянулась от перелеска к линии окопов. Было время обеда, и в руках каждого бойца виднелся котелок. Там, откуда они возвращались, за деревьями просматривался пузатый серый бок полевой кухни. Я посмотрел на тот берег: в немецких окопах вроде бы происходила какая-то суета, но ничего конкретного разглядеть не получилось. Тоже, наверное, обедают… И я снова удивился этому странному противостоянию: когда и война, и затишье по расписанию.
По узкой тропке, ручейком вьющейся через густую осоку, мы спустились вниз, до крайнего ряда окопов, и спрыгнули в траншею. Ход был довольно-таки глубок, метра полтора, песчаные стенки подкрепляли березовые слеги, дно хранило следы множества сапог.
Изгиб окопа вывел к перекрестку. Здесь с котелком на коленях сидел румяный веснушчатый солдат. Увидев нас, вскинулся, отдал честь.
– А, Серега! – Узнав Коваля, он оживился. – Табачком богат? Разрешите, товарищ лейтенант?
– Извини, весь вышел, – развел руками Коваль.
– На-ка вот, – остановился напротив солдата дед.
Он достал кисет, отсыпал на подставленную бойцом газетку махорки, заодно скрутил еще одну устрашающую козью ножку для себя.
– Фюрер, ты ж только что курил! – напомнил я.
– Подымить – оно завсегда в удовольствие, – заметил дед.
– Вот это верно отмечено, – согласился солдат.
Они прикурили от одной спички, и дальше я двигался в таком дыму, что иногда терял из виду тощую спину нашего Фюрера, вышагивающего впереди. Представил, как это видят с того берега, и улыбнулся – будет у немецкого наблюдателя задачка: решит, наверное, что русские запустили по траншеям паровоз.
Все чаще стали попадаться солдаты, занятые своими нехитрыми делами: обедали, штопали одежду, писали письма. Пару раз при нашем появлении бойцы прятали карты. Из блиндажа выглянул капитан, мы молча обменялись приветствиями. Нас провожали вопросительными взглядами, но в разговоры не вступали.
Наконец показался первый окоп: глубокий, обложенный стругаными бревнами, с высоким, четко оформленным бруствером. Бойцы обедали прямо здесь, поставив котелки на земляной выступ. В углублениях передней стенки через равные промежутки были разложены цинки с патронами и гранаты. Я осторожно выглянул из-за насыпи.
Река текла совсем близко, метрах в пятидесяти. Берег здесь был достаточно крут – голый песчаный склон, усыпанный мелкими воронками. У самой воды, повторяя изгибы камышовых зарослей, тянулось порванное в нескольких местах заграждение – спираль Бруно. На том берегу виднелась такая же проволочная колбаса, а дальше вверх амфитеатром взбегали фашистские укрепления. На позициях немцев росло несколько разлапистых сосен с многочисленными отметинами от попаданий, поблескивающими на солнце свежей смолой. Среди них выделялось одно дерево: могучий рыжий ствол, лишенный кроны, торчал вверх расщепленным обрубком – казалось, что его сжевал какой-то огромный зверь.
– Идем! – окликнул Коваль.
Они уже успели уйти по окопу вправо. Стараясь не наступить на ноги козыряющих солдат, я догнал своих и снова пристроился за Фюрером.
– До ячейки боевого охранения, – ответил Коваль на мой вопросительный взгляд. – Самая ближняя точка. Там и оптика
