есть.
И он указал вперед, где в стене окопа имелась узкая щель. Мы втиснулись в проход, который буквально через пару метров нырнул под присыпанный землей бревенчатый накат.
Внутри кургузой, тесной ямины пахло речной тухлятиной и прокисшим табаком. Потолок нависал над самой головой, высокому Ковалю приходилось стоять, согнув голову к плечу. В противоположной стене, выложенной все теми же березовыми слегами, располагалась небольшая амбразура. У щели на ящике сидел еле видный в полутьме солдат.
При виде нас он подскочил, сухо стукнувшись затылком о потолок – с тихим шуршанием через щели потек песок.
– Сиди, – бросил я недовольно и подошел к щели.
– Привет, Сергей, – шепотом поздоровался солдат. – Курить есть?
– Нету, Лелик, нету, – равнодушно отозвался Коваль.
– Фюрер, иди сюда! – поторопился выкрикнуть я.
Старик, сопя, пристроился слева.
– Ну?
– Щас, щас, не гони коней, – проворчал дед, всматриваясь в противоположный берег. – Где-кось, значит, оно у нас… Дерево вон, холмик… А!
Обрадовавшись, он дернул меня к себе, и я еле успел отстраниться от душистой бороды.
– Вон видишь, елка растет, с двумя стволами, как рогатка?
– Ну?
– А там дальше, где окоп вверх взбирается? Вон, гляди, в стенке дыра под корнями. Видишь? Вот это оно и есть!
Я сразу же увидел, что имел в виду дед. Фашистский берег поднимался вверх более полого, чем наш, и заканчивался почти вертикальной стеной – как будто целый пласт земли разом просел вниз на несколько метров. Песчаный обрыв, испещренный промоинами и оползнями, топорщился корнями и жесткими пучками травы. Кроме того, в нем зияло несколько широких отверстий, похожих на звериные норы. На одну из таких нор, возле изгиба окопного вала, и указал старик.
– Бинокль есть? – обернулся я.
Из темноты мне прямо в руку всунули тяжелый полевой бинокль. Но большого проку это не принесло: я во всех подробностях разглядел узловатые корни, торчащие из песка, рыхлые отвалы земли у подножия склона… Внутри норы было черно. Зато несколько раз удалось засечь продвигающихся по траншее немцев в серой форме. Заинтересовавшись этим вопросом, я более внимательно оглядел вражеские позиции и пришел к выводу, что взвод снайперов мог бы нанести расслабленно обедающим фашистам сокрушительный урон. Впрочем – напомнил я себе – это не мое дело…
Не успел опустить бинокль, как его тут же выдернули из руки – Коваль, сгорбившись у смотровой щели, прильнул к окулярам.
– А вход у него где? – спросил он.
– С той стороны, – ответил фюрер. – Там у них много понарыто. А сюда он ход вывел, и что-то типа смотровой комнаты у него там. По утрам кофей пьет и позиции осматривает.
– Он главный у них?
– Не, по военной части там другой сидит. Кламмер – он ученый.
– За что же твой ученый Железный крест получил, а? – спросил я.
– Открыл чего-нить важное, – предположил старик.
– Это военная награда, дед.
– Ну не знаю тогда…
– А не мешало бы узнать, прежде чем с фашистом кофе распивать. За те подвиги, за которые их награждают, мы, как в Берлин войдем, каждого второго перевешаем.
– Несправедливо, товарищ лейтенант! – подал из темноты голос солдат.
– Чего несправедливо?
– Что мы, веревки для них пожалеем? Я, если надо, свои портянки на лоскуты изорву, домой босиком пойду, лишь бы ни один ганс без галстука не остался.
– Ты, солдат, на эту тему с товарищем сержантом поговори, – посоветовал я. – У него под началом твой идейный единомышленник служит, ефрейтор Нурбаев называется.
Коваль хохотнул и повернулся к нам. В этот момент старик чиркнул спичкой, прикуривая очередную самокрутку. Вспышка
