– Нет. Я не могу. Я же никогда еще не пил…
– То есть, как не пил? А в доме с нами кто выпивал вчера?
– Так я не пил, просто вид делал.
– Это как? А горилку куда потом дел? В стакане ведь ее не было. Вылил, поди, шельмец? Такую жидкость живительную извел почем зря…
– Нет, Михалыч. Вы со Степаном когда отворачивались, я вам по кружкам сливал…
– А-а-а! Ну, тогда ладно. Только все равно нечестно это. Молод еще, а обманывать пытаешься!
– Так я же сознался…
– Что сознался – хорошо. Но лучше бы сразу честно сказал, что не пьешь. Кто же неволить будет? Здоровье – оно для каждого свое, индивидуальное. Мы бы поняли.
– Извините…
– Ага! Скажи мне еще, что больше так не будешь. Я ж не воспитатель тебе в детском саду, чтобы в угол ставить. Хе-хе! – в голосе Квашни, наконец, промелькнули веселые нотки. – Ну, да ладно. Эту-то хоть выпей за Степин упокой…
Артем набрался решимости и залпом опорожнил емкость. Закашлялся. От жгучей горечи перехватило дыхание, горло нещадно обожгло, на глаза набежали слезы.
– Да кто же так ее пьет? Надо сначала прицелиться, выпустить весь воздух, проглотить, поднести ко рту ложку с тушенкой, закусить. А потом только начинать дышать снова. Хех! Зелень, что скажешь… Но на первый раз сгодится.
Квашня ласково похлопал Артема по спине. Тот проморгался от выступивших слез и через силу произнес:
– Не-е-е… Эта была первая и последняя…
– А вот тут не говори – гоп, пока не перепрыгнешь! Ишь, чё удумал! Последняя… Мы всегда говорим – крайняя. Вот, как у летчиков принято вылеты называть.
– Значит, крайняя…
– Ну, как решишь, так и будет. Давай подумаем, как ночь проведем. Один отдыхать будет, а другой его охранять. И поступим мы так: сначала ты спишь, а потом – я. Во-первых, мне с рассвета бодрячком надо быть, чтобы дорогу выбирать и вести тебя со свежими силами. А во-вторых, ты сегодня вымотался в хлам. Вижу, как глазами медленно моргаешь. Того и гляди – свалишься прямо здесь. Вот сейчас еще снотворненького принял для сугрева, хе-хе-хе, забирайся в шалаш и – баиньки. А я тебя в два часа разбужу, объясню, как не уснуть на посту, потом и лягу. Утро, оно вечера мудренее.
Артем кивнул сталкеру и улегся в сооруженном шалаше. Но еще какое-то время сон не шел. Сказался переизбыток полученного адреналина. Сквозь приоткрытые веки он смотрел в спину Квашне, время от времени подкидывающего в костер дрова, отчего вверх вместе с дымом устремлялись веселые яркие искры. Из головы никак не выходили образы людей, которых он знал. Дед Семен, бабушка Анна, Веник, Сиплый. Всех тех, кого в живых на этом свете уже не было. В голове роились мысли о неизбежности смерти. Сделалось тоскливо. Хотелось расплакаться в голос, в такт потрескивающим в костре дровам и взметающимся к небу искрам. А потом он вспомнил об Олесе, радуясь тому, что хоть она находится сейчас в безопасности. Его Олеся – хрупкая, кареглазая смуглянка, не раз признававшаяся ласковым шепотом в любви… От этих мыслей Артему стало приятно и тепло. Силуэт Квашни начал медленно двоиться, а затем, расплывшись, канул в темноту. Пришла сонная нега, медленно унося его сознание куда-то туда, где ждали радость, любовь и счастье…
– Везунчик, слышь, Везунчик, вставай, – голос сталкера вернул парня к действительности. – Пришло твое время дежурить.
Желая протянуть еще немного, Артем попытался перевернуться на другой бок и сладко потянулся. Но уверенный тон Квашни не дал ему ни секунды промедления.
– Вставай, говорю…
– А что, уже утро? – не пришедший в себя парень никак не понимал, зачем Михалыч будит его так рано.
– Да тише ты… Вставай, но потихоньку. Недалече зверье рыщет. Несколько раз я уже слышал, как они воют и грызутся. Так что не шуми.
– А что мне делать, если они появятся?
– Да не ори ты, сказал… У тебя со слухом все нормально?
– Ну, да…
– Так, значит, должен слышать, что я говорю? А я говорю: ти-ше. Понял?
