какая боевая машина. Танк, особенно в темноте, внушал первобытный ужас – огромный, но приплюснутый, со здоровенной пушкой – таких Таня не видела даже на картинках. Неужто у наших слабее? И еще – по-всякому выходило, что наши теперь не все – наши, кто-то превратился в нелюдь. Только думать, отчего да как – не время. Фашист, он и в Германии фашист, и в Испании, вон, и в Италии…
Под самый рассвет крались забором восточной околицей. Уже покрикивали в темноте первые птицы.
– Стой, Асель! Вон бруствер! Надо «сфотографировать».
И вправду, за углом забора виднелся бруствер, из него торчало тонкое, как жало, дуло, а дальше бруствер замыкал здоровенный сварной короб – то ли гараж, то ли мастерская.
– А ну стой! – раздался пьяный окрик. – Ни с места, лярвы, ноги прострелю!
Откуда взялся? Солдат в замызганной пятнистой форме, без головного убора, небритый, извергая густой перегар, целил в них из автомата. Таня отметила, что не «шмайссер» – рожок гнутый, но от этого не легче. Асель послушно замерла.
– Гэй, хлопци, налетай, кому сепаратисток в соку! Только я первый! – горланил пьяный.
Прямо из окна дома, который они благополучно миновали, появились взлохмаченные головы – одна, две, четыре.
Здоровенный бугай, черноволосый и черноглазый, вразвалку подошел к девушкам, поигрывая ножом.
– Ну что, сепаратистки, вперед – на козлодерню, – он указал ножом на гараж. Говорил он спокойно, даже устало. – Сами пойдете или вам помочь?
– Ворон, у нас будивельна пэна залышылась? – так же деловито поинтересовался третий.
– Не турбуйся, – влез автоматчик. – Как пропустим раза три по кругу, так и вдуем во все дырки! Чтоб колорадов не нарожали!
И захохотал.
Еще один, невысокий, коренастый, оглядел снизу доверху Асель, причмокнул.
– Люблю высоких. Хорошо складываются при минете.
И с силой дернул ее за ворот вниз.
– О! А бусики я жинке заберу, на память, как я тут кровь проливал.
Татьяна всматривалась в их лица, в их глаза. Нет, это правда не фрицы. У тех во взглядах было что-то, хоть отдаленно напоминавшее человеческое, а здесь… Мертвые рыбьи глаза смотрели на нее, и Тане захотелось заплакать. Она гибнет так же, как в первый раз, только все мерзее и гаже, и еще – Асель…
– Пошла, – миролюбиво сказал Ворон и отвесил ей затрещину. – Раньше сядешь, быстрее отмучаешься…
В помутившейся голове комсомолки что-то перевернулось: как это может Асель так быстро двигаться и так грациозно, это такое замедленное кино, а первым со сломанной шеей падает фашист с автоматом, а за ним – тот, кто с ножом, а вихрь еще ускоряется… и все. Пятеро с неестественно вывернутыми шеями валяются в траве. Асель стоит в обычной позе, сложив руки на животе.
– Как? Почему? – Голос чужой, хриплый. – Людей…
– Татьяна. – Голос Асель спокоен. – Это не люди. Их ментальный спектр не совпадает со спектром человека.
Спокойно заправляет обратно за ворот бусы из черного жемчуга и спокойно идет в сторону посадки, той, в которой мины..
А Татьяна тянет автомат у убитого бандита, на рукаве того мелькает шеврон с надписью «Айдар» и странной эмблемой, легко отстегивает магазин – не «ППШ», но разобраться еще проше, и шагает следом.
– Так, девоньки, говорите, танки у них здесь, здесь, здесь, здесь и здесь? Всего пять?
– Так точно, товарищ…
– Капитан. Или слепая?
– Капитан.
– Тут «зушка», ну, эту «бэху» мы сами хорошо знаем, эти бэтээры тоже. Вы откуда такие красивые будете?
– Из Ленинграда!
– Угу… Из-за «ленты», стало быть… И кто вас из-за «ленты» сопровождал? Молчите? Ну, может, оно и правильно. И по минным полям ходить обучены. Ну-ка, сколько твоя «пара» с собой обезвреженных мин приволокла? Ого.
– Она сапер, товарищ капитан. От бога.
– Саперы нам нужны. Как позывной?
