Забавляется.
Воспоминание померкло, выскользнув из пальцев вместе с рукой Сандры.
– Правда, он чудо? – Та пребывала в облаках мечтаний, и Тельма сгорбилась. Она понятия не имела, как следует поступить.
Рассказать? Но поверят ли ей? Или Сандра решит, что Тельма тоже завидует, как девушки из «Колибри»? Вовсе откажет от дома?
Промолчать и… и если он причинит ей вред?
– Как его зовут?
– Донни, – с легким удивлением произнесла Сандра. – Донни…
– А фамилия?
– Не знаю. Не спрашивала. Зачем мне его фамилия?
Донни… если он и вправду хищник не из мелких, то в картотеке отыщется. Тельма хорошо его запомнила, более того, можно попробовать показать портрет, если не Мэйнфорду, то хотя бы Кохэну.
Конечно, это сделает ее обязанной, но…
…если за Донни числится что-то большее подпольной торговли спиртным, Сандру стоит предупредить. Правда, имелись у Тельмы некоторые сомнения. Маму ведь тоже предупреждали. И что?
Светлячки безрассудны.
И так остро нуждаются в любви.
Человек, привязанный к креслу, еще жил.
Жить ему оставалось недолго, и, пожалуй, это человек понимал куда лучше тех, кто пришел в его дом. Они были профессионалами, а потому легко справились и с замками, и с сигнализацией. Они пробрались, прикрываясь пологом маскирующих щитов, и сонный дом слишком поздно ощутил их присутствие. Он очнулся, но лишь затем, чтобы осознать свое бессилие. Возможно, там, в Старом Свете, где остались его корни, дом сумел бы защитить хозяина, но здесь и сейчас он мог лишь наблюдать.
Запоминать.
И зеркала становились его глазами.
В них отражалась гостиная, некогда элегантная, но ныне несколько заброшенная. Пыльные портьеры задернуты плотно. И окна закрыты на задвижку. Заговоренные, они защищают дом от уличного шума, но и на улице не слышно ничего, что происходит в доме.
Окна гости проверили. И остались довольны.
Они были столь любезны, что убрали старый ковер, и столик, который помнил еще великолепие иного мира, отодвинули к стене. Разожгли огонь в камине, и сунули в открытое пламя кочергу.
Гости принесли кресло, тяжелое, сработанное из честного дуба и украшенное бронзовыми накладками. Ему случалось принимать людей весьма непростого звания, и потому новая роль, навязанная чужаками, была креслу противна.
Однако что оно могло?
Упираться?
Цепляться когтистыми грифоньими лапами за паркет, оставляя на нем выразительные царапины? Кресло подвинули к камину вплотную. И в огонь подбросили пару заговоренных шаров. Пламя взметнулось, опалив лицо пленника, словно приноравливаясь к будущей добыче.
И человек закричал бы… если бы в этом был смысл. Если бы имелся хоть крошечный шанс, что его услышат. Но нет, дом надежно хранил свои и чужие секреты, а человек был слишком горд, чтобы орать просто так. Пожалуй, гостям его крики не доставили бы радости, нет, они вовсе не получали удовольствия от чужих мучений, скорее уж, просто делали свою работу. И что за дело, если частью этой работы был инструмент вида весьма специфического.
Ножи и ножики.
Щипцы.
Тонкие зажимы.
Их раскладывали так, чтобы жертва могла видеть, чтобы она, осознавая близость огня и металла, отринула саму мысль о сопротивлении.
Смерть неизбежна.
