– Он умирает. У нас мало времени… и я не уверена, что выведу двоих.
– Постарайся, – Мэйнфорд не собирался отпускать ее одну. Нет уж, у любого безумия должен быть предел.
– Постараюсь…
Ее голос доносился издалека.
Из-за ограды.
За оградой расстилалось поле, бурое, покрытое редкими кочками. На кочках росла трава, но за лето она выгорела, а потом сгнила, и ныне стебли ее расползались поверх земли.
– Ник! – Мэйнфорд обернулся на голос.
Дом.
Старый. Грязный. С крышей, которая – он точно знал, протекала, и тогда по дому расставляли ведра и тазы, собирая воду. И его задачей было следить, чтобы ведра эти не переполнялись.
И еще за сестрами присматривать.
Старшая-то ничего, зануда, но и только, а вот Дженни нарочно все делает. Ник ей одно говорит, а она… мама же и слушать не желает. Мол, Ник уже взрослый, единственный мужчина в доме, обязан…
– Ник, вернись!
Мама возникла на пороге, широкая женщина в старом пальто, наброшенном поверх халата. – А ну, кому сказала?!
А вот и не вернется!
У него планы были! И он отпрашивался, еще вчера отпрашивался, и позавчера, и говорил, что пойдет на рыбалку. Рыбы принесет. Ну, Ник надеялся, что принесет. С рыбой если вернуться, мать не так зла будет, рыба – это еда, хотя и говорят, что рыбу из Синюхи есть нельзя, травленная она.
Ничего, может, и можно, если поварить хорошенько.
Все не крупяной суп.
Крупы эти уже из ушей лезут…
– Ник, поганец ты этакий… – Мама шла по двору, быстро, и Ник спохватился. Если догонит, то вернет.
Запрет.
И вообще… он взрослый уже! Сама говорила, что Ник – мужчина, а мужчины решают сами, что им делать. Подумаешь, слухи! Роэн пропал? Сто пудов сбежал, как собирался. Он хотел в Атцлан пойти, за сокровищем масеуалле, и значит, пошел.
Вот будет весело, если найдет и вернется!
То-то все, кто Роэна дурачком называл, попляшут. А вот Ник никогда не дразнился. И даже удочку свою давал. С ним Роэн сокровищем поделится.
– Я вечером приду!
Ник ловко перемахнул через ограду.
– Приду, слышишь?
Он не бросает никого, он просто погуляет. К реке. К реке ведь все ходят. А если так, то безопасно. Девчонок же с Ячьей фермы – все это знают – циркачи украли, те, которые весной приходили. Ник сам бегал глядеть, как они на дальнем поле шатры ставят. И на зверье всякое, и на людей, которые на людей вообще не похожи. Особенно впечатлила женщина-людоедка, которую в клетке держали, как и медведя со львом. Лев не понравился, старый и дохлый почти, а женщина была голою и кость грызла, большую, может, даже человеческую, если уж людоедка.
…девчонки те, поговаривали, непростыми были.
Может, из них тоже циркачей вырастят. Или еще кого.
Тропинка сбегала с холма. Вскоре и дом, и ограда, и мать осталась позади. Ничего, к темноте Ник вернется. Мать, конечно, поругает, может, поплачется, но бить не станет. Это папаша, чуть что не по нраву, за ремень хватался.
Хорошо, что сдох.
Нет, так говорить нельзя, но ведь и в самом деле хорошо. Ник нисколечки не огорчился, а что мамаша выла, это для порядку. Всем легче жить стало. Она на работу ходит, сутки через двое, а Ник с малыми сидит. Следующим летом и он пойдет, сосед обещался взять на подработку. Тогда и деньга в доме появится.
Что ни говори, а жизнь была хороша.
И рыбы он наловит.
Малые рады будут. У них от крупяных супов животы болят.
