Он перекрыл воду и, зачерпнув горячей, обжигающей просто, вылил на голову. Растер. Не помогло. И никогда не помогало. Ничего, ванна подождет. Лед в зачарованном ведре тоже не растает. И лапша в жирном соусе не станет менее съедобна, а значит, жизнь продолжится.
Когда Мэйнфорд вернулся в гостиную, то застал матушку за разглядыванием мужского журнала. Она, устроившись в кресле – слишком старом, чтобы быть удобным, и не настолько старом, чтобы считаться антиквариатом – разложила журнал на коленях, разгладила мятые страницы и теперь перелистывала их, подцепляя каждую ноготочком.
– Интересно, – сказала матушка задумчиво, – это и вправду кого-то возбуждает?
Она повернула журнал к Мэйнфорду.
Обнаженная блондинка, прикрытая лишь полупрозрачным шарфом, томно изгибалась.
– Мэйни, дорогой, лучше найми кого-нибудь… право слово, это будет более… естественно.
– Я уж как-нибудь сам разберусь.
– Конечно. – Матушка произнесла это со всем смирением, и журнал соскользнул с колен. – Ты снова во всем разберешься сам. Мэйни, я понимаю, что ты мне не доверяешь, мой отец… к сожалению, ты оказался жертвой наших с ним разногласий, и он сумел настроить тебя против семьи…
– Прекрати.
– Но мы не враги тебе! Я не враг тебе! Я пыталась защитить тебя… и до сих пор пытаюсь!
– Заперев в сумасшедшем доме?
Нельзя было ей отвечать, но Мэйнфорд слишком устал, чтобы сдерживаться.
– Дорогой, ты преувеличиваешь, – матушка изобразила обиду.
О да, она чудесно умела изображать эмоции, пожалуй, редкого таланта актриса смогла бы превзойти миссис Альваро, чей род был слишком древним, чтобы замужество сподвигло ее на смену фамилии.
– Я просто хочу, чтобы ты позволил осмотреть себя, чтобы здраво оценил свое нынешнее состояние. Ты беспокоен. Нервозен. Подозрителен не в меру. И признайся, ты продолжаешь слышать голоса?
Мэйнфорд отвернулся. Уж лучше на стену глядеть, чем на матушку.
– Ты за этим пришла? О голосах узнать?
Вряд ли.
И снова пауза. Матушка паузы любит, позволяют насладиться вниманием собеседника и чувством собственной значимости.
– Голосов я не слышу, и если это все, что тебя беспокоит, – Мэйнфорд поднял журнал и бросил его на столик, в стопку других журналов аналогичного содержания. Возможно, в квартире и вправду стоило бы прибраться. Пыль там протереть, вещи собрать. Подштанникам на спинке дивана не место, как и грязным рубашкам. Бутылки выкинуть стоило давно, и пустые коробки, от которых пованивать начинало.
Завтра Мэйнфорд поговорит с миз Тризкет, женщиной пожилой, глуховатой и слишком раздражительной, чтобы иметь постоянную работу.
Убиралась она не сказать, чтобы хорошо, но ему блеск был не нужен.
Заодно белье в прачечную снесет.
– Мэйнфорд, скоро тебе исполнится пятьдесят, – матушка произнесла это со вздохом, будто сожалея, что он вообще дожил до этакого возраста.
А он и забыл.
И вправду скоро.
Он родился в месяц осенних гроз и бесприютных крыс, которые выползали на улицы, потому что городская канализация захлебывалась. И река, осоловелая, раздувшаяся от воды и гноя, выползала из берегов. В этот месяц люди старались лишний раз не высовывать нос из дому, преступность и та естественным образом шла на убыль.
– Поздравлять меня пока рановато. – Мэйнфорд упал на диван, и тот заскрипел, покачнулся.
Мебель досталась ему с квартирой, и когда-то Мэйнфорд всерьез раздумывал над тем, чтобы ее сменить, да и вообще ремонт устроить, но как-то очень быстро стало не до ремонта.
Стены есть. Крыша не протекает. Мебель пока стоит, и ладно.
– Что ты думаешь делать?
– В каком смысле? – Он вытянул ноги, откинулся, насколько позволяла продавленная спинка. Поза эта наверняка бесила
