вдруг узнала в нем хориста, спрыгнувшего с Горбатого моста пару лет назад. По поручению шефа я писала о нем колонку, а потому запомнила выразительное лицо с капризным пухлым ртом. Певец обладал чистейшим сопрано и идеальным слухом, ему пророчили большое будущее, а он вдруг наложил на себя руки.
Рванул сильный порыв ветра, в звоннице жалобно загудели колокола, и я словно очнулась от наваждения. Закрыла крышку ящика и огляделась по сторонам.
— Послушай, — позвала я ночного посыльного, — ты еще не ушел? Ты должен был остаться, чтобы проверить, забрала я шкатулку или нет.
В ответ закономерно донеслось молчание, но что-то подсказывало, мой защитник находился тут же. Незаметно, но внимательно наблюдал, как и много раз до того.
— Мы можем поговорить? Смотри, я завяжу глаза.
Дрожа от холода и волнения, ледяными руками я сняла рабочий фартук и, сложив, завязала себе глаза. Мир скрылся под толстым слоем парусины, и я совершенно потеряла ориентацию.
— Я ничего не вижу, честно.
Последовала долгая пауза. Я уже решила развязать глаза, как услышала мягкий баритон:
— Что ты хотела узнать?
В первый миг при звуке его голоса я даже вздрогнула. Шальное сердце забилось, как взбесившееся. Интересно, возможно ли влюбиться в опасного незнакомца, ни разу в жизни не видя его лица, а просто слыша такой вот невообразимо шелковый голос?
— Это ведь принадлежит Чеславу Конопке? — Я подняла шкатулку. — Я права?
Молчание.
— Тогда в тюрьме, ведь это был ты? Ты мне помог? И в подворотне, когда на меня напала стража посла, ты меня защитил?
Ни звука в ответ.
— Тогда на рынке ты взял у меня кровь. Ведь это для того, чтобы узнать, являюсь ли кому-то кровным родственником. Мне говорили, что по крови маги умеют определять родство. Так ведь?
Мне казалось, что я говорю сама с собой.
— Почему? — Я замялась, а потом выпалила: — Я не понимаю, почему ты меня оберегаешь? Мы родственники? Может быть, ты мой старший брат или даже настоящий отец?
Примолкнув, я подняла руку и неожиданно для себя дотронулась до куртки собеседника. Оказалось, он стоял от меня в жалком шаге. В смятении я отступила, но любопытство победило. Кончики пальцев прикоснулись к жесткому холодному материалу. Ночной посыльный чуть отстранился, но все-таки позволил моей осмелевшей ладони осторожно скользнуть по его груди. Неожиданно крепкая мужская рука сжала мои замерзшие от ветра пальчики. Он, верно, склонился, и теплое дыхание защекотало ухо.
— Никому не доверяй, маленькая нима. — Ночной посыльный давал понять, что знал обо мне очень много, даже ласковое домашнее прозвище. — Никому, даже тем, кто тебе помогает.
— Почему?
— Ты можешь не знать, что стоит за поступками других людей.
Он предупреждал меня, советовал, а я ни о чем не могла думать, только о вызывавшем мурашки голосе и о горячей большой руке, пожатие которой невероятным образом вселяло ощущение абсолютной безопасности. Кем он был, этот невозможный человек?
— И тебе я не могу доверять? — Вопрос прозвучал настолько наивно, что в ответ раздалось тихое хмыканье. Ловкий вор, раз за разом спасавший мне жизнь, ничего не сказал и между тем сказал невероятно много.
Секундой позже он отпустил мою согретую в большой ладони руку и ушел. Я осталась в звоннице одна и, развязав фартук, сморщилась от слепящего солнца.
Меня охватило странное ощущение, что разговор произошел в другой реальности.
Гнездич окончательно пробудился и отогрелся в солнечных ваннах. За короткие дни городские сады покрылись несмелым зеленоватым пушком, пробились между размытыми камнями брусчатки любопытные стоики-травинки. Утренняя тишина наполнилась веселым птичьим гомоном. Подошло время весеннего праздника, и крикливые мальчишки разнесли по городу весть о том, что в шестой день седмицы мэр объявил народные гулянья с бесплатным элем и театральным представлением на эшафоте главной площади.
