— Имя? — резковато произнес он, приготовившись записывать показания.
— Катарина Войнич.
— Что у вас стряслось, нима Войнич?
— У меня ничего не стряслось, на меня напал вор, — спокойно поправила я, чем заработала еще более раздосадованный взгляд.
— У вас что-то украли?
— Кровь.
— А?
— Да. — Я продемонстрировала ладонь, перемотанную запятнанным бурыми разводами носовым платком. — Он на меня напал, порезал и взял кровь.
Перо замерло над листом. На кончике собралась крупная чернильная капля и, сорвавшись, темной кляксой впиталась в шероховатую бумагу.
— Всего-то?
— По-вашему, это недостаточная причина, чтобы написать жалобу в стражий предел?
— Ну… он же вас не до смерти зарезал.
— А зарезать можно как-то по-другому? — вырвалось у меня. — Если бы он меня убил, я бы не сидела пред вами! Логично? Можете приписать, что меня еще избили! Посмотрите вон — все руки в синяках!
Подняв рукава куртки, я продемонстрировала запястья с темными следами от чужих пальцев.
В этот момент женщина по соседству, взывавшая к сочувствию молоденького стража, вдруг вцепилась себе в волосы и завыла в голос. Она что-то причитала на диалекте алмерийских равнин, и бедняга, очевидно, незнакомый с восточным наречием, в панике закрутил головой, точно выискивая в приемной зале переводчика. Паникующий взгляд остановился на мне, и я быстренько покачала головой, давая понять, что в диалектах ни бе ни ме ни кукареку. Не найдя другого выхода, он протянул дамочке носовой платочек с трогательно вышитыми незабудками, куда та немедленно со смаком высморкалась.
Я переглянулась со своим хмурым дознавателем.
— Вы можете описать вора? — продолжил он более миролюбиво. Видимо, оценил, что ему досталась дамочка с крепкой нервической системой, по крайней мере, не лившая слезы.
— Он был высок, одет в черное и скрывал лицо под маской.
— Хорошо, так и запишем… — Перо шустро побежало по листу, выводя неровные каракули. — Жертва не успела разглядеть преступника.
— Что значит не успела? — возмутилась я. — Когда мы подрались…
— Вы подрались? — поперхнулся дознаватель.
— По-вашему, мне следовало протянуть ему руку и разрешить порезать себя без боя? У него спал с головы капюшон…
— И? — Страж, кажется, стал проявлять интерес.
— Я точно знаю, что он брюнет с темными глазами без каких-либо родимых пятен на лбу.
— Ясно. — Служитель порядка принялся что-то строчить с видом лекаря, поставившего больному диагноз — сумасшествие.
С тоской я огляделась вокруг, в душе посочувствовала рыдающей ниме. Интересно, ей тоже заявили, что только смерть — достаточный повод для обращения в стражий предел?
И тут взгляд остановился на щите с гравюрами разыскиваемых преступников. В окружении неприятных физиономий висело размытое черно-белое изображение моего рыночного вора. Судя по всему, объектив чужого гравирата настиг его совершенно случайно, мужчина стоял вполоборота, и лица было не разобрать.
Вскочив со стула, я стремительно пересекла приемную и сорвала со щита изображение. Кажется, при этом весь зал замер от изумления.
— Нима, вы зачем безобразничаете?! — рявкнул сердитый дознаватель.
— Вот он! — Я шлепнула портрет прямо на исписанный детскими каракулями лист. — Человек, который напал на меня. Это он!
В лице стража промелькнула глухая ненависть. Прикрыв на секунду глаза, он вздохнул и пробормотал себе под нос:
— Откуда ж ты такая глазастая взялась, нима?
— Простите? — изумилась я, не понимая, чем опять не угодила придирчивому блюстителю порядка, если избавила нас обоих от
