лекарственных снадобий, то точно бы открыл собственную едальню, где подавал обожаемый им кенерийский кофей и засахаренные цукаты. Тогда, возможно, моя одежда пахла бы густым терпким ароматом кофейных зерен, а не бальзамом «Тысяча и одна трава».
— Пожалуй, натяну порты, — пробормотала я.
— Было бы неплохо, — согласился он.
С независимым видом я попыталась повесить на плечо сумку и едва успела ее поймать, ловко подставив коленки, ведь после вчерашней встречи с вором лямка была порвана.
— И возьму другую сумку.
Сдув падающую на глаза челку, я горделиво прошлепала обратно в спальню, где резво натянула узкие кожаные штаны, побросала вещи из одной матерчатой сумки — в другую и выскочила в коридор. Оценив мой облагороженный портками вид, отец почесал густую бороду и заметил:
— В штанах ты выглядишь приличнее, чем без них.
— Благодарю.
Не заботясь о том, что нимам надлежало ходить медленно, высоко задрав подбородок и выпрямив спину, я пронеслась по Кривому переулку и едва не пропустила нужный омнибус.[5]
Актерка Жулита жила на Королевском холме, где находились резиденции гнездинской знати, и путь к ее дому лежал по выложенной гладкой брусчаткой дороге, круто поднимавшейся в горку. Пока я добралась до нужной улицы, нешуточно выдохлась. В боку закололо, а рубаха на спине — взмокла.
Особняк с изящным крыльцом и черепичной крышей осаждала разномастная толпа газетчиков. Если бы на воротах не стояли угрюмые стражи, то наверняка охотники за сплетнями давно бы стучались в узкие окна с белыми рамами и сбивали с подоконников пустые цветочные ящики, по всей видимости, буйно цветшие летом.
— Откуда ж вас столько набежало-то? — Я с тоской огляделась вокруг. Складывалось ощущение, что коллеги по газетному цеху приготовились к долгой осаде.
Особняк выглядел неживым. Оставалось разве что вернуться ночью, когда в комнатах зажгут магические лампы, и попытаться сделать пару гравюрных оттисков в озаренных окнах. Я на глазок оценила высоту забора с острыми пиками на вершинах прутьев, и желание перелезать на территорию особняка под покровом темноты мигом пошло на убыль. Очень не хотелось насадить саму себя на кованое жало.
— Нима Войнич, что-то ты сегодня припозднилась, — отвлек меня от размышлений гнусавенький голос Пиотра Кравчика, газетчика из «Вестей Гнездича».
С елейной улыбкой на устах я повернулась к худосочному типу с изъеденным оспой лицом.
— Суним Кравчик, давно не виделись.
И не видеть бы тебя еще столько же, змеюка подколодная!
За его плечом маячил помощник, мальчишка лет семнадцати с гравиратом на плече. Пиотра я не любила даже не за самомнение и не за личные карточки с гербом «Вестей Гнездича» на лицевой стороне, а за личного школяра.
— Вот скажи, Катарина, — обнажая потемневшие от жевательного табака зубы, улыбнулся Пиотр, — как ты выживаешь в нашем ремесле, если все время оказываешься последней? Хочешь совершенно бесплатный совет?
— Суним Кравчик, вы обычно столько советов даете… Не боитесь, что придется подвинуться на тепленьком местечке, если ими кто-нибудь воспользуется? — недвусмысленно намекнула я, чтобы он закрыл рот.
Пиотр действительно закрыл рот, да так, что щелкнули зубы.
— Снимай окна, и поехали отсюда, — не сводя с меня уничижительного взгляда, рыкнул он помощнику.
— Так мы же только приехали… — слабенько воспротивился тот, и у меня вырвался издевательский смешок. Пиотр злобно зыркнул в сторону мальчишки. Бедняга мгновенно принялся расчехлять гравират с кожаной гармошкой мехов и большим объективом.
— Подвиньтесь, нима Войнич, — с официозом велел Кравчик и махнул рукой. — Вы нам вид загораживаете.
И тут из-за поворота показался закрытый экипаж без опознавательных гербов, запряженный ходкой лошадкой. Заставляя народ расступиться, карета проехала к особняку, и газетчики взбурлили, пытаясь угадать, кто же прятался за кожаными занавесками. Стражи открыли ворота. Неизвестный визитер беспрепятственно въехал во двор.
— Как только выйдет, снимай! — рявкнул Пиотр своему помощнику, когда дверца кареты отворилась.
