Малак Тавус!
– Погоди! – вскричал я, потрясенный до глубины души. – Конрад, это безумие и еще раз безумие! Господи боже, Малак Тавус! Ни одного смертного так не называли! Никогда! Это имя мерзкого божества, которому поклоняются таинственные езиды с проклятой горы Аламут, где Восемь Медных Башен вздымаются над загадочными пустошами Азии. Символ Малак Тавуса – бронзовый павлин. Магометане, которые ненавидят его приверженцев-дьяволопоклонников, говорят, что он – квинтэссенция всего зла во вселенной: Князь Тьмы, Ариман, древний Змей, подлинный Сатана! И ты утверждаешь, что именно этого мифического демона Джон Гримлэн упоминает в своем завещании?
– Это так, – Конрад судорожно сглотнул. – И смотри, он сделал на уголке конверта странную приписку: «Не рой мне могилу; она мне не понадобится».
И снова мороз прошел у меня по коже.
– Бога ради, – в каком-то исступлении воскликнул я, – давай уже покончим с этим неслыханным делом!
– Думаю, нам не помешает выпить, – откликнулся Конрад и облизнул пересохшие губы. – Кажется, я видел, как Гримлэн доставал из этого шкафчика вино…
Он нагнулся к дверцам резного шкафчика из красного дерева и, приложив некоторое усилие, сумел их раскрыть.
– Увы, здесь нет вина, – сказал он разочарованно. – Вот стоило только ему понадобиться… а это что?
Конрад вытащил свиток пергамента – пыльного, пожелтевшего, наполовину скрытого под слоем паутины. Все в этом мрачном доме казалось преисполненным таинственного смысла и значения, так что я заглянул через плечо моего друга, когда он развернул свиток.
– Это «родословная пэра», – сказал Конрад, – нечто вроде хроники рождений, смертей и всего такого прочего. У старых фамилий было принято вести подобные с шестнадцатого века и даже раньше.
– И какое там имя? – спросил я.
Нахмурившись, Конрад изучал выцветшие каракули, силясь разобрать архаичный почерк.
– Г-р-и-м… это значит… Гримлэн, конечно же. Это фамильные записи семейства Джона – Гримлэны из поместья «Жабья Пустошь» в Суффолке… что за странное название! Посмотри на последнюю запись.
Вместе мы прочли: «Джон Гримлэн, родился 10 марта 1630 года», а затем одновременно вскрикнули. Под этой строчкой была еще одна, совсем свежая, сделанная странным, корявым почерком: «Умер 10 марта 1930 года».
Под этой записью стояла печать черного воска, оттиснутая в виде странного символа – что-то вроде расправившего хвост павлина.
Конрад уставился на меня, онемев, все краски сошли с его лица. Я же ощутил ярость, порожденную страхом.
– Это все розыгрыш безумца! – заорал я. – Декорации были подготовлены с таким тщанием, что актеры переборщили. Кто бы они ни были, но они навалили в кучу столько невероятного, что обесценили всю задумку. Дурацкая и очень скучная драма иллюзий.
Но пока я говорил, на моем теле выступил ледяной пот, и я вздрогнул, словно в ознобе. Конрад молча повернулся к лестнице и подхватил со стола красного дерева большую свечу.
– Полагаю, подразумевалось, – прошептал он, – что я должен был пройти сквозь всю эту жуть один; но у меня не хватило отваги, и сейчас я очень рад, что не хватило.
Стылый ужас притаился в безмолвном доме, пока мы поднимались по ступенькам. Откуда-то просачивался слабый сквозняк, заставляя шуршать тяжелые бархатные портьеры, а я воображал, как когтистые пальцы осторожно отодвигают гобелены, чтобы уставиться на нас голодными красными глазами. Однажды мне показалось, что я слышу где-то наверху приглушенное шлепанье чудовищных ног, но, скорее всего, то был стук моего собственного сердца.
Лестница вывела нас в широкий темный коридор, где наша жалкая свеча давала только слабое сияние, освещая наши лица и делая тени вокруг еще темнее. Мы остановились у тяжелой двери, и я услышал, как Конрад резко втянул воздух, словно подготавливая себя морально или физически к тому, что сейчас увидит. Я невольно сжал кулаки так, что ногти впились в ладони; затем Конрад открыл дверь. Пронзительный крик сорвался с его губ, а свеча, выпав из безвольных пальцев, погасла.
Библиотека Джона Гримлэна была залита светом, хотя когда мы вошли в дом, он весь был погружен в темноту. Этот свет исходил от семи черных свечей, расставленных на равном расстоянии друг от друга по периметру большого стола черного дерева. На столешнице, в окружении свечей… мне пришлось взять себя в руки при виде этого зрелища. Потому что в этом таинственном освещении лежащее на столе тело почти лишило меня решимости. Джон Гримлэн, и при жизни не бывший привлекательным, в смерти стал отвратителен. Да, он был отвратителен, хотя его лицо было милосердно прикрыто краем странной шелковой мантии,
