– Очнись, Джоэл, ты спишь в седле!
Я резко открыл глаза. Я ехал верхом, и подо мной был тощий измученный конь. Со всех сторон меня окружали всадники в потрепанных серых мундирах, усталые и хмурые. Мы ехали между двумя невысокими горами, поросшими густым лесом. Из-за людских спин и крупов лошадей я не мог рассмотреть, что лежало впереди. Занимался серый рассвет, было зябко, и я поежился.
– Скоро взойдет солнце, – проговорил, растягивая слова, один из всадников. – Да и бой, похоже, нас ждет жаркий. Тогда и согреемся. Думаю, старина Бедфорд гнал нас всю ночь не для того, чтобы позабавиться. Говорят, впереди через долину ползет караван фургонов.
Я никак не мог понять, что происходит. Когда-то все это уже было. Но где, с кем и когда, вспомнить не удавалось. Я судорожно провел рукой по лицу, а затем почему-то сунул руку во внутренний карман. Там оказался старомодный снимок. С фотографии мне улыбалась незнакомая девушка удивительной красоты, с нежными губами и дерзким взглядом. Я положил снимок обратно в карман и ошалело помотал головой.
Впереди послышался рокот. Мы выезжали из теснины, и перед нами раскинулась широкая долина, по которой двигалась цепочка неуклюжих, жутко громыхающих фургонов. Их окружали всадники в синих мундирах. И они, и их кони выглядели намного бодрее, чем мои спутники и наши скакуны. Все происходило, как во сне.
Помню, протрубил горн. Я увидел, как ехавший во главе нашей колонны высокий, крепкий мужчина на могучем коне выхватил саблю и привстал в стременах. Его голос прогремел, заглушая звук горна:
– Вперед! Гей, парни, гей!
И тут все заорали так, что я чуть не оглох. Мы, подобно горному потоку, выкатились из ущелья в долину. Во мне словно жило два человека. Один мчался вперед, кричал и размахивал окровавленной саблей, круша врагов. Другой смотрел на все это, дивясь, недоумевая и пытаясь найти объяснение всему происходящему. Во мне почему-то нарастало убеждение, что когда-то я все это уже пережил и теперь повторяю пройденный путь.
Строй синих продержался несколько минут, а потом распался на куски под нашей стремительной атакой, и мы преследовали их по всей долине. Бой распался на множество отдельных схваток, и всадники в серых мундирах выигрывали их одну за другой.
Мой изможденный конь споткнулся и упал, и я с трудом выбрался из-под него. Оглушенный ударом, я не снял с него седло, а медленно побрел к группе офицеров, которые собрались вокруг высокого всадника, возглавлявшего атаку. Приблизившись, я услышал, как он говорит:
– Господа, похоже, мне перебили выстрелом одно из стремян!
Я улыбнулся непонятно чему и, посмотрев назад, столкнулся лицом к лицу с человеком, которого наконец узнал. Я так и ахнул.
– Вот это да, дедуля! Ты снова молод! Ты моложе меня!
И в это мгновение я все понял. Стиснув кулаки, я замер в ожидании, не в силах ни заговорить, ни пошевелиться. Потом что-то ударило меня в голову. Ослепительно вспыхнул свет, и наступило полное забытье.
Голос деда все еще звучал у меня в ушах, ослабленный расстоянием, когда я, пошатываясь, поднялся на ноги, а потом прижал ладонь к глубокой ссадине на голове, оставленной подковой гнедого. Меня мутило, и кружилась голова. Дед еще не закончил балладу, а значит, я провалялся без чувств на замусоренном полу конюшни совсем недолго, не больше пары минут. Но за эти минуты я совершил невероятное путешествие в далекое прошлое и вернулся обратно. Я понял наконец, почему меня в детстве преследовали сны о лесистых горах и журчащих ручейках и почему мне так часто являлась прекрасная незнакомка…
Выйдя из конюшни в корраль, я поймал мустанга и оседлал его, не потрудившись даже перевязать рану. Она вскоре сама перестала кровоточить, боль постепенно ушла, и в голове у меня прояснилось. Я быстро пересек долину, поднялся на гору. На буром фоне разросшегося мескита четко вырисовывался обветшалый и покосившийся дом Ормондов. Краска на покоробившихся досках давным-давно облезла от дождя и солнца, рамы потрескались, и стекла, казалось, вот-вот вывалятся.
Я спешился и вошел во двор, огороженный забором из колючей проволоки. Куры, клевавшие что-то на крылечке, с кудахтаньем разбежались в разные стороны, а тощая клокастая собака злобно залаяла на меня. Дверь на мой стук открылась сразу, словно здесь ждали гостя, и в проеме вырос Джим Ормонд, худощавый, сутулый мужчина с ввалившимися щеками, тусклым взглядом и узловатыми руками. Он удивленно посмотрел на меня, так как мы были едва знакомы.
– Мисс Рэчел… – начал я. – Она… Она уже… Я замолчал, не зная, что нужно говорить в таких случаях. Он покачал кудлатой головой:
– Она умирает. С ней доктор Блэйн. По-моему, уже недолго осталось. Тем более она не хочет жить. Все зовет Джоэла Граймса,
