В кабинете пахло вербеной и лаймом. Тонкий аромат назойливо щекотал ноздри, сочился откуда-то сверху… справа… слева… Отовсюду. Раздражал, отвлекал, дурманил, выводил из себя, как теми летними ночами, когда он едва не свихнулся. И мед, терпкий привкус меда на языке, сладкая горечь — от нее першит горло и перехватывает дыхание.
…и хочется выдернуть ее из постели, впиться в нежные губы, притиснуть к стене — прямо в коридоре, плевать на слуг — это его замок, его женщина, он волен делать что и где хочет! — и любить ее, любить, пока она не забьется в руках, не застонет:
— Я больше не могу, господин… Пожалуйста… Хватит…
…и продолжать — пусть царапается, пусть кричит сколько влезет! — и брать ее до тех пор, пока не пресытится, пока не затошнит, пока не наступит похмелье, пока не утихнет огонь, сжирающий его изнутри, это чертово желание, из-за которого он сам не свой, эта похоть, мешающая здраво мыслить и рассуждать.
И чем дальше — тем хуже, тем острее, и только в бою он мог выплеснуть накопившуюся ярость и боль.
…маленькая лицемерка! Из-за чего она рыдала той ночью? Из-за похорон? Колокола? Или из-за Алана?
…а ведь он все это время берег ее. Не хотел пугать войной, не хотел видеть ужас в ее глазах, успокаивал, был добр, смешил ее, ухаживал за ней, как мальчишка! Сделал своей леди, хотя мог превратить в подстилку! Стоило ли? Если не ценит?!
Флакон с ядом — на его постели, а не в вине, тонкие холодные пальцы, обрисовывающие шрам на плече, всхлип и попытка спрятаться к нему под мышку от колокольного звона…
Два этажа вниз. Четыреста пятьдесят шагов — до заспанных глаз, до растрепанных волос, до тихого смеха и тонких запястий, которые можно удержать одной ладонью.
— Шильда, — прохрипел Раду, вцепившись в подлокотники и вжимаясь в спинку кресла.
Запрокинул голову, стиснул зубы, задержал дыхание — будто снова искал черепаховые шпильки Роха на дне лагуны. И — как тогда — звон в ушах, и колотящееся сердце, и резь в легких — до слез, а над головой — толща воды и бездонное небо. И ступни Наставника — он сидит на деревянном настиле пристани, опустив ноги в волны прилива.
Раду сморгнул видение и выдохнул.
Медленно и осторожно вдохнул, пробуя на вкус запахи кабинета: мастика, воск, кожа, яблоневые дрова. Кофе и табачное вино. И среди них — невесомым шлейфом, рассветной дымкой — исчезающий аромат вербены.
Наваждение схлынуло, оставив дрожь в руках и капли пота на лбу. И глухую злость — на Лиру, на себя. На этого… щенка. На Сибилла — «они целовались!».
Второго шанса он ему не даст.
И ее свободу стоит… поурезать.
…хватит прятать девчонку в замке, пусть привыкает.
Йарра положил ладони на стол, дожидаясь, пока уймется тремор. Вытер вымазанные в графите пальцы о листок бумаги, вынул
