позолоченными.
– Эх, какие у нас предки были! Такой богатый город брали, киевлян били! – восхищённо покрутил головой молодой воин.
– Да вместе с русичами и били. Рюрик Ростиславович в степь приезжал, наших ханов на поход уговаривал. Город сожгли, кого поубивали, кого в полон взяли. Мой отец тогда дюжину невольников привёл, купцам продал. И ещё золото и серебро в доме их бога добыл. Баранов купил, коней купил, за мою маму калым заплатил, в жёны взял. Мог и беком стать. Да только отец Тугорбека пронырливее оказался, место занял, Чатыйским куренем завладел.
Азамат вдруг спохватился, забормотал:
– Хотя, конечно, всё и так славно. И бек у нас – молодец, да и мне хорошо у него доверенным багатуром. Ладно, пойду, посплю немного перед рассветом, заболтался тут с вами.
Дмитрий понял, что побратим рассказывал о походе на столицу в 1203 году. Надо же, совсем немного – и он сам увидит древний Киев! Вся университетская кафедра истории отдала бы полжизни за такую возможность.
Даже не верилось, честное слово.
Из записей штабс-капитана Ярилова А. К.
г. Берлин, 4 июня 1924 года
…повестку – «явиться в отдел ВЧК Петроградского района». Не скажу, что я испугался. Война отняла у меня многое, и умение просто, по-человечески, до дрожи бояться было одной из первых потерь. Я рассуждал логически: если бы меня хотели арестовать, то не стали тратить бумагу с лиловой печатью. А прислали парочку матросиков с оловянными глазами.
Скорее всего, будут звать в Красную Армию. Корпус братушек-чехов, размазанный по всей России вдоль железной дороги до Владивостока, поднял мятеж. На юге бузят казаки и красновцы. У большевиков катастрофически не хватает кадров. Но если сбежавших чиновников и ненадёжных писарей они с успехом заменяют инородцами с грустными носами, то на штабные и командные должности в армии вынуждены звать нашего брата – офицера.
Я знал, что многие соглашаются. И не только после убедительной экскурсии в провонявшие сырой кровью расстрельные подвалы. Из-за пайка. Голод – вполне реальный союзник большевиков. Я, например, уже выменял на еду всё, что у меня было ценного – и георгиевский крест, и серебряный портсигар, который в складчину купили солдаты моей роты после боёв в Карпатах. Остался только браунинг и подаренный отцом Василием складень.
Видит бог, я не хотел лезть в эту кашу. Моя продырявленная пулями душа ещё не зарубцевалась. И должность в штабе какой-нибудь большевистской дивизии привлекала меня не больше, чем в офицерском батальоне у Деникина.
Но в тот же день принесли письмо от отца Василия. Он звал меня в Киев, не называя имён и подробностей. Писал намёками, боясь, что послание перехватят. Главное, что я понял – ему удалось, наконец, сложить мозаику или хотя бы её значительную часть. Разгадка тайны похода по времени близка. И он собирает экспедицию, в которой моё место – начальника военной части – не подлежит сомнению.
Я обрадовался, не скрою. В том сумасшедшем, распухшем от голода Петрограде, с его ночными арестами и накокаиненными поэтами глубокий голос проповедника, его сладкий восковой запах и умный разговор показались мне последней надеждой не свихнуться окончательно и заняться делом, имеющим хоть какой-то смысл.
Уже вечером я отвоевал место на жёсткой деревянной полке вагона, уходящего на юг. В поезде, набитом небритыми мешочниками, командами мобилизованных, закопчёнными жестяными чайниками и бабами в драных салопах.
Граница с зоной немецкой оккупации оказалась на удивление формальной – смертельно уставший германский лейтенант мазнул по моим поддельным бумагам невидящим взглядом и бессильно махнул рукой.
Киев бурлил, щеголял шароварами сердюков и жовто-блакитными стягами. Без труда нашёл аккуратный домик на Подоле, скрытый в кустах нахальной сирени. Хозяйка была предупреждена о моём приезде и проводила в спрятанный среди цветущих яблонь флигелёк.
Я спал с открытым окном. В первый раз за четыре года – без кошмаров.
