Великий князь горько вздохнул и задумался. Как бы дело так провернуть, чтобы и чужаков прогнать, и Галицкого на место поставить, и всеобщее уважение к Киеву вернуть? А там, глядишь, и северо-восточных покорить удастся. Угроза кочевников – повод собрать большое войско. Можно будет и неведомых татар разгромить, и в суздальские земли прогуляться. Напомнить, кто на Руси хозяин, кто настоящий – и единственный! – Великий Князь.
Но без Мстислава Галицкого, без его невероятной везучести и воинского умения такого не достигнуть.
Князь от бессилия застонал. И так еле удаётся галичанина в узде держать. С соседями стравливать, чтобы свой взор на Киев не обратил. Мстислав Галицкий азартен, ему всякая свара люба. А как силу почувствует – так и на стольный град пасть раззявит.
Ближний боярин Иван Сморода вошёл неслышно, кашлянул:
– Плохо тебе, батюшка? Может, лекаря позвать?
Старый князь согласился:
– Плохо, да только моей беде лекарь не поможет. Говори, чего хотел?
– Там тебя франк уж какой день дожидается. Который будто от самого главы храмовых рыцарей послан. Звать?
– Сам выйду к нему. Нечего тут фряжским гостям по княжеским палатам шастать. Где он? Веди.
Хлюпают конские копыта в мягкой чёрной грязи. Качается лошадиный затылок перед глазами, убаюкивая. Легкий ветер шуршит высохшим ковылём, словно мамину колыбельную поёт.
Субэдей дремлет в седле, пытаясь вспомнить мотив. Не получается. Совсем маленьким был, когда умерла мама.
Жизнь его – боевой поход. Мама его – война. Дети его – тумен, десять тысяч бойцов, которые рыщут сейчас по кыпчакской степи, растёкшись весенними ручьями.
Сколько их, склонивших голову перед железной монгольской волей?
Сколько их, сгоревших в разрушенных городах, сгнивших на поле брани?
Китайцев и меркитов, хорезмийцев и аланов, грузин и кыпчаков… Имя им – легион. Русичи – следующие.
Вот она, брошенная половецкая столица Шарукань. Кучи навоза, чёрные пятна кострищ да круги жёлтой травы из-под кибиток. Котян бежал на запад, в киевские земли, и три четверти населения – с ним.
Жались испуганной кучкой оставшиеся: купцы персидские, булгарские, корсунские. Встречали новых хозяев.
Вперёд выпихнули Юду, хозяина корчмы. Жидовина била крупная дрожь: кутался в ветхий лапсердак, несмотря на весеннюю теплынь. Держал в руках медное блюдо, а на нём – бледная лепёшка мацы да серебряная солонка.
Юда поклонился, пробормотал:
– Хлеб да соль великому начальнику, татарскому богатырю. Верой и правдой, того…
Субэдей ухмыльнулся, спросил (толмач-кыпчак перевёл):
– Ты – местный бек?
– Ой, чтоб вы были здоровы! – обрадовался Юда. – Приятны ваши слова, но я не бек, а простой торговец и хозяин корчмы, добро ко мне пожаловать, всегда – свежее пиво. Или кумыс, если он вам привычнее, конечно.
Толмач зашептал на ухо темнику. Субэдей не дослушал, поинтересовался:
– А где гнусный шакал Котян?
– Ой, и не говорите, – закивал Юда, – очень невоспитанный тип, чтобы ему было хорошо. Сбежал Котян, а как же!
– Куда сбежал?
– Так куда же, к зятю, конечно же. Я вам так скажу – если бы моя Хасенька вышла замуж, хотя бы даже и не за еврея, а совсем наоборот – я бы тоже, если чего, таки поехал к зятю. То есть, конечно же, – испугался Юда, – я не за вас имел в виду, чтоб вам было хорошо. Вы-то не беда, а вовсе даже счастье…
Субэдей тронул поводья и проехал мимо запутавшегося в показаниях корчмаря.
Юда, продолжая невнятно бормотать, чисто механически снял с блюда и спрятал за пазуху купленную вскладчину серебряную солонку.
Мстислав Старый скептически оглядел троицу. На посольство великого магистра рыцарского ордена она не была похожа. Совсем.
Долговязый черноволосый франк в кольчуге, в неимоверно грязном и заштопанном, когда-то белом, плаще – ещё туда-сюда. Но рядом переминался с ноги на ногу рыжий верзила в прожжённом кожухе, невиданных пятнистых портах и разбитых коротких
