охотиться за букашками.
А вот монгольский вестник несётся стрелой, чтобы передать важное сообщение, которое направит неудержимое войско на цветущие города. Или, наоборот, остановит кровопролитную войну.
Гонец летит, распластавшись над степью, и многочисленные колокольчики, нашитые на халат, издалека звоном предупреждают почтовые станции: готовьте свежего коня! Пересядет из седла в седло, не спускаясь на землю, глотнёт тёплой воды из кожаной фляги – и вновь понесётся, пожирая пространство, неся в холщовой сумке судьбу стран, городов, десятков тысяч людей…
Так заведено в бескрайней монгольской империи. Почтовые пути – как нервные нити огромного, но чётко управляемого организма. А Дешт-и-Кыпчак пока ещё не стал частью могучего государства. Поэтому вестник спорол колокольчики с одежды и скачет не к следующей станции по казённой дороге, а напрямик через степь – от Днепра на восток, в ставку Субэдея. Не готовят ему свежих скакунов услужливые ямские начальники – сам добывает, используя где силу, где золото, где страх перед несокрушимой мощью Империи.
Загнанный конь начал сбиваться с шага, роняя огромные лохмотья пены: пора менять. Гонец привстал на стременах, разглядел в степном мареве становище. Дёрнул поводья, направляя уставшего жеребца.
Спешился (ноги, отвыкшие от земли, будто закололо тысячами иголочек), бросился к небогатому шатру, доставая на бегу серебряную пайцзу. Поднял над головой этот знак власти, прокричал:
– Я – гонец! Немедленно дайте мне лучшего коня!
И осёкся. На него изумлённо глядели светловолосые и светлоглазые люди, у ближайшего висел на шее деревянный крестик. Русичи!
Гонец попятился, выхватил саблю и прижал свободной рукой к себе сумку с письмом, собираясь продать жизнь дорого.
Здоровяк с крестиком зевнул, почесал голую грудь. Лениво позвал:
– Плоскиня, тут, похоже, к тебе. Какой-то татарин заполошный, сабелькой машет. Может, успокоить?
Из шатра выглянул атаман. Увидел пайцзу, проговорил сердито:
– Не видишь, что ли – важный человек. Я тебя, Ведмедь, самого сейчас успокою.
Подошёл к гонцу, поклонился, заговорил по-кыпчакски:
– Мы – бродники, слуги Чингисхана. Чем помочь господину?
Вестник выдохнул, опустил саблю. Улыбнулся – будто по пыльному бурому камню пробежала белоснежная трещина.
Велика империя Темучина, и везде её гонца ждут почёт и помощь!
Субэдей, едва сдерживаясь, переспросил:
– Ты уверен? Никто не выжил?
Пропылённый гонец помотал головой:
– Нет. Всех изрубили на куски и бросили бродячим собакам. Всех послов до одного.
Темник прикрыл глаза, пытаясь успокоить закипевшую от гнева кровь. Жестом отпустил гонца.
Огромная империя раскинулась на полмира, от моря Каспийского до Великого океана, от Амударьи до Амура. Сотни народов в ней, с разными верованиями, языками и цветом глаз. Над всеми – Яса Чингисхана, закон высшей справедливости. Он прост и понятен: враг, не покорившийся воле хана, уничтожается. Мужчины должны воевать и охотиться, остальное – дело женщин. За воровство – смерть. За прелюбодеяние – смерть.
За убийство доверившегося тебе человека, гостя – смерть. А за убийство посла – смерть всему народу, допустившему такое ужасное преступление.
Субэдей вышел к своим командирам – тысячникам. Сотни дней и ночей с ними рядом в седле; переходы через безводные пустыни, под испепеляющим солнцем и в дикие морозы, когда птицы замерзают на лету. Десятки кровавых битв, взятых штурмом городов, трудных побед. Покоренные страны и народы. Жестокая война с хорезмшахом, который совершил чудовищное – велел казнить монгольских послов. Итог известен: цветущая страна лежит в дымящихся руинах; оставшиеся чудом в живых стали рабами, а сам хорезмшах, затравленный, как дикий зверь погоней, бесславно умер среди прокажённых, на затерянном в Каспийском море острове.
Темник говорил негромко, но знающие его нукеры и багатуры подобрались и нахмурились: яростный металл звенел в словах Субэдея.
– Клянусь перед Тенгри, породителем неба и земли, перед золотым солнцем и серебряной луной. Клянусь памятью о своей
