матери и моей кровью – всей без остатка. Русичи, свершившие коварное убийство, будут уничтожены. Мужчины их умрут мучительной и позорной смертью, женщины их будут рыдать, пока не выплачут глаза и ослепнут, младенцы их утонут в крови. Клянусь – я вырежу даже память о стране, когда-то имевшей название «Русь». В развалинах их городов наши араты будут пасти баранов, а вороны расскажут птенцам, как они пировали на этой земле – до рвоты.
И живые позавидуют мёртвым!
Киев кипел суматохой, готовясь к войне: кузнецы, утирая пот, без продыху ковали наконечники стрел и копий, стремена и подковы; шорники правили потрёпанную сбрую и шили новую; дружинники прощались со своими зазнобами, сжигая ночи жаром прощальной любви… Иван Сморода тоже не спал, но по иной причине – принимал и пересчитывал мешки с сушёной рыбой и ковригами хлеба, бочки с солониной, обходил, колыхая необъятным брюхом, телеги огромного обоза. Невиданное по числу войско собиралось в поход, и всякая мелочь могла обернуться неприятностью, а то и ненужными потерями, потому приходилось боярину во всё вникать и проверять лично, выслушивать жалобы «чёрных клобуков» на недостаток ячменя для коней и ругаться с купцами, норовившими заломить заоблачные цены за соль и уксус.
Но и в этой круговерти Мстислав Романович улучил время, чтобы принять тамплиера и его рыжего толмача. Выслушал, согласился:
– Конечно, в поход вы пойдёте, надо же будет сундук и икону Спасителя в тех землях искать. Как басурман побьём, так и приступите. Вместе с посланниками митрополита. Вон, инок вас с собой возьмёт.
Варфоломей важно кивнул, соглашаясь.
Рыцарь вскочил, заговорил с жаром:
– Я не только слуга Господа, а мой друг не только толмач. Мы – воины, и наше место среди вашего войска, гранд-дюк, а не в обозе. Святыни должны добываться не молитвою, но мечом!
Дмитрий встал рядом, вытянувшись во весь немалый рост, почти касаясь рыжими вихрами низкого потолка:
– Великий князь, мой долг – сражаться с врагом, защищая землю предков. Прошу благоволения на битву.
Мстислав Романович крякнул:
– Ишь ты, орлы какие. Глазами горят, ноздри раздувают, что твои жеребцы перед кобылами. Куда мне вас?
Рядовыми гриднями – по чину вам мало, а в старшую дружину, к боярам – ваш чин мал. Да и чужаки вы, не примут чужаков- то.
Иван Сморода кашлянул, предложил:
– Может, к Тимоше? В добришевской дружине воеводы-то нет.
Мстислав Старый обрадовался:
– Ох, и хитёр ты умом, Сморода! Точно, надо племяннику подсобить. А то как бы голову ему в битве не отшибли, блаженному нашему.
Ярилов и тамплиер переглянулись недоверчиво. Что за Тимоша такой блаженный, к которому их загнать хотят?
Боярин Иван успокоил:
– Всё будет хорошо, правильно. И доброму человеку поможете, и бранную славу стяжаете.
Инок расстроился:
– Эх, а я мечтал время долгого пути в умных разговорах скоротать. Когда ещё столь мудрые собеседники найдутся?
Остальные же расстались вполне довольными.
Князя звали Тимофеем. Род, правда, был совсем захудалым. Хоть из Рюриковичей, но каких-то неправильных Рюриковичей: князья, как назло, из поколения в поколение отличались не яростью и боевитостью, как и пристало варяжским потомкам, а скромностью и добронравием. Потому их всегда отпихивали локтями более нахальные родственники, задвигая совсем далеко от заветной «лествицы» – системы назначений на княжеские столы, заведённой на Руси. Остался в их владении единственный городок, названный, естественно, Добришем. Располагалось крохотное княжество на границе рязанских и булгарских земель, в глухой чащобе. Чахлая земля и болотистые леса кормили худо, богатые купцы плыли и ехали по своим делам где-то в стороне, княжество хирело. Но отец Тимофея и этот факт принимал стоически и, кушая засохшую просфорку, говаривал:
– Зато на нашу землю охотников не найдётся. Какому захватчику такая нищета глянется?
Других, злых и жадных Рюриковичей, плодилось на Руси всё больше. Особенно лютовали «изгои» – лишённые прав на великокняжеский, а то и вообще на любой престол. Нашёлся такой, князь Святополк – собрал дружину из всякого сброда, гораздого
