– Дядя!
Альберт казался совсем раздавленным. Он неловко передал перчатку Жанне и виновато склонил голову перед учителем.
– Маэстро, я немедленно уйду и, с вашего позволения, подожду Жанну на улице.
– Сделайте одолжение! И впредь знайте: вход в мою школу открыт для тех, кто, входя, прежде всего громко здоровается, а не крадется тихо, как злоумышленник!
Совершенно убитый, Альберт, бормоча извинения, поспешил к выходу. Жанна с жалостью посмотрела на его удаляющуюся мускулистую спину:
– Дядя, нельзя же быть таким строгим к такому беззащитному, робкому человеку! Тем более что этот бедняга – твой ученик!
– Не такой уж и бедняга, этот твой Альберт! Не знаю, откуда что, только оружие у него самое лучшее и дорогое, и уроки он берет чаще всех, даром что не в коня корм!
– Ага, значит, и у него достоинства есть!
– Ну в смысле платежеспособности, несомненно, есть. Только вот…
– Что?
– Да так, ничего особенного. Ладно, давай продолжим. Мы остановились на компактных уколах в шестой оппозиции. Одевай уже свою перчатку!
Маэстро Дижон опустил маску и атаковал племянницу с быстрым, практически незаметным переводом. Она мгновенно перехватила атаку и включилась в процесс, с ходу восстановив ритм урока. И потому не заметила, как долго еще маэстро хмурил брови под своей стальной решеткой, пытаясь понять что-то, не относящееся ни к компактному уколу, ни к шестой оппозиции.
Но понял он только одно: Альберт сказал неправду. Он оказался в зале не за минуту до того, как его обнаружили, а гораздо раньше…
Окно личного кабинета отца Лукаса выходило на южную сторону, прямо на маленькую городскую площадь, носящую гордое название площадь Республики. Приблизительно к полудню вся комната наполнялась солнечным светом. При этом отец Лукас научился определять время более точно, соотнося движение небесного светила с календарем и городскими крышами, которые попадали в поле зрения сидящего на рабочем месте. В настоящий момент солнце зависло на полпути от кондитерской Рагно к шпилю городской ратуши, что в это время года означало равно час дня. Впрочем, это время можно было вычислить еще и по запаху круассанов, которые Рагно начинал готовить сразу после полудня, готовясь к дневному наплыву посетителей. Отец Лукас помнил, что сегодня после двух он встречается со своим братом в их любимом итальянском ресторанчике на пяти углах, и, хотя пешком туда было не более четверти часа, решил выйти пораньше и немного размяться прогулкой.
Как уже было сказано, ресторанчик находился ближе к северной окраине города. От городской площади до него можно было дойти, никуда не сворачивая, по довольно ухоженной прямой улице. Но у отца Лукаса был свой любимый обходной маршрут, мимо школы фехтования. Ему нравилось, пройдясь под окнами зала, послушать звон оружия и резкий голос брата, командующего учениками. В такие моменты он особенно остро чувствовал, какие же они с Филиппом разные.
Филипп, родившийся на два часа раньше, с самого детства был бесстрашным воином, отчего в первые годы жизни младшему из близнецов изрядно доставалось.
В конце концов младший научился избегать неравных битв с отчаянным братом и, более того, сумел найти общий язык с ним. Именно на этом общем языке братья и общались до сих пор; младший – тихий, спокойный и рассудительный, старший – резкий в суждениях, горячий и цепкий. Филипп привык обрушивать на священника все свои претензии к миру, а тот, в свою очередь, любовался и одновременно заряжался неукротимой энергией своего такого непохожего близнеца.
Оба брата обладали хорошим ростом и от природы атлетическим телосложением. Правда, с годами Филипп несколько похудел, а отец Лукас, который всегда тщательно избегал физических нагрузок, напротив, набрал несколько лишних килограммов. Еще одной отличительной чертой была небольшая горбинка на носу, которая почему-то появилась у Филиппа лет в двадцать. Обнаружив ее, Филипп чрезвычайно обрадовался, так как, во-первых, эта деталь делала его меньше похожим на брата, а во-вторых, добавляла грозы во взоре. Чтобы усилить такое впечатление, Филипп научился особым образом пучить глаза, и этот мимический жест стал для него совершенно привычным. Со временем к выпученным глазам и орлиному профилю добавились черные завитые усики. Они требовали ежедневного ухода, но, по мнению Филиппа, игра стоила свеч, поскольку именно с этими усиками его лицо достигло совершенства, а их непохожесть с братом – апогея.
К настоящему времени усики Филиппа были изрядно тронуты сединой, с которой он перестал бороться лишь пару лет назад, а
