едва сидишь.
Я часто закивала и протянула руки, даже не отдавая себе отчет, что именно так дети, которые еще не могут говорить, просятся на ручки.
— И вот что с вами делать? — вздохнул ректор. Наклонился и подхватил меня на руки. Только вот не совсем так, как я себе это представляла. Меня никогда еще не носили вниз головой, словно барана. От испуга я сглотнула и покрепче вцепилась в ремень брюк ректора. Мне даже все равно было, как это смотрится со стороны. Мысль о том, что всю дорогу до своей комнаты придется висеть вниз головой и изучать ректорскую задницу, вызывала панику.
К тому времени, когда мы доехали до комнаты, начала кружиться голова, и едва ректор не очень аккуратно скинул меня на кровать, я протяжно застонала и попыталась поймать мельтешащие перед глазами звездочки, но почему-то ухватила ректора за воротник рубашки и потянула на себя.
Начальник выругался, нелепо взмахнул руками и с руганью повалился сверху. Было больно. Арион фон Расс весил немало.
— Что вы творите? — возмутилась я, обретя способность говорить, и тут же скривилась от тошноты. Все же молчать было намного комфортнее. Я закрыла рот руками и зажмурилась, пытаясь справится с приступом. Ректора я пихнула коленкой, тонко намекая, чтобы он слез и убрался подальше.
Как ни странно, он даже не сопротивлялся и послушно откатился в сторону. А спустя секунду кровать скрипнула, и перина плавно приподнялась, избавившись от лишнего веса.
— Эк вас колбасит-то, Мира! — без видимого сожаления в голосе отозвался он. Так, факт констатировал. — Вы весь пузырек, что ли, выхлебали?
Я кивнула и сморщилась. Только что прекратившая вращаться комната закрутилась с новой силой у меня в голове. Закрытые глаза не спасали.
— А инструкцию почитать? — сварливо осведомился Арион фон Расс, и я, прежде чем успела собраться с духом и ответить, услышала хлопок двери.
Видимо, ректор ушел, бросив меня на произвол судьбы. Вот как его назвать после этого? Мне же плохо! Просто отвратительно! Неужели сложно было посидеть рядышком? А вдруг я умру во цвете лет? От жалости к себе я готова была зарыдать.
Даже на первом курсе, когда я только выбралась из-под родительской опеки и напилась с девчонками сливовой настойки, мне так плохо не было. А ведь тогда у меня случилось самое сильное в моей жизни похмелье.
Впрочем, не успела я как следует расстроиться, дверь снова хлопнула. Ректор вернулся, я почувствовала запах его парфюма — единственное, от чего не усиливался приступ тошноты.
— Вот неужели вы не можете ничего сделать нормально? — начал он читать нотацию и осторожно положил мне на лоб мокрую холодную тряпку, пропитанную каким-то резко пахнущим отваром.
Лимонная горечь, хвоя и еще что-то, чего я не могла определить. Я вдохнула полной грудью и почувствовала, что тошнота отступает.
— Спасибо… — пробормотала едва слышно.
— Не благодарите раньше времени. Ночка нам с вами предстоит веселая. Одним компрессиком на лоб вы не отделаетесь. Увы.
— Почему? — Я все же всплакнула, так как на какое-то время поверила, что мне сейчас обязательно полегчает.
— А потому, что не стоит, Мира, пить незнакомые зелья, не прочитав перед этим инструкцию. Кто же глотает прямо из бутылки-то? Нужно было пару чайных ложек, а не почти все! Вам повезло, что оно не ядовитое.
— Я же не знала-а-а! — От обиды стало еще хуже. Ну вот действительно! Как можно быть такой легкомысленной? Мне и в голову не пришло, что бутылочка может быть рассчитана не на один раз.
— Так для тех, кто не знает, к зелью прилагается бумажечка. На ней все написано. Читать-то вы умеете?
Ректор говорил со мной, как с малолетней дурочкой, впрочем, именно ею я себя и чувствовала. И как он меня терпит? Я сама бы себя давно выгнала, а не нянчилась, словно с малым дитем.
Остаток этого дня и весь следующий мне было плохо. Нет не так. Очень плохо. Я страдала от дичайшего похмелья, неожиданных приступов то веселья, то слез и от желания кого-нибудь убить. Предпочтительно того, кто виноват в моем плачевном состоянии. Так как суицидальными наклонностями я не страдала, прибить хотелось ректора. Он, как назло, вел себя образцово- показательно. Гладил по головке, менял влажную тряпочку на лбу и поил мерзкими на вкус отварами, от которых ненадолго становилось лучше. Чувствовал, видимо, свою вину, вот и не отходил от моей кровати. Хотя и бурчал, что не начальственное это дело. Я предложила ему валить на все четыре стороны, так как вполне могла страдать и в гордом одиночестве, но он, удивительное
