Он не будет думать о Марине. Не будет сравнивать себя и ее. Нет ничего общего между благородным доном Альваресом де Толедо-и-Бомонт и проклятым чудовищем Морганом. Нет, не было и не будет. А что его невеста – сестра чудовища, так это тоже не имеет значения. Он не станет рассказывать Ритте, что ее «сестричка с большими усами» – противное Господу морское чудовище и что он сам отправит ее в ад.
Тоньо еще мгновение смотрел на поникшую донну Элейн, ожидая – расскажет она о встрече с Морганом или нет? Подскажет, где его искать? Но она молчала.
– Мне жаль, донна Элейн, но ваши слова уже ничего не изменят. Я выйду в море и избавлю Испанию от чудовища, даже если это ваша дочь. Надеюсь лишь, что вы не станете рассказывать все это донне Каталине и дону Фелиппе. Меня не смущает родство моей невесты с
Он сжал ладонь, призрачный огонек погас, а донна Элейн молча поднялась и ушла, не оглядываясь.
Что ж, это правильно. Альба не отказываются от клятв, чего бы им это ни стоило.
Глава 32, в которой сэр Генри Морган обретает заячий хвост и второй корабль
Сэр Генри Морган впервые в жизни познал настоящий страх. Не тот, что кипятит кровь, будит азарт и служит острой приправой к авантюре, а страх инстинктивный и беспощадный. Именно так боится заяц, удирающий от волка, – все внутри дрожит и трепещет, и бедняга заяц ничего не может сделать с ужасной зубастой тварью, что гонится за ним.
Та четверть часа, что лодка шла к «Ульфдалиру» под безумным взглядом испанского колдуна, показалась сэру Генри Моргану бесконечной. Он успел тысячу раз увидеть и почувствовать, как загораются доски под ним, одежда на нем, как взрываются пистолеты за поясом и крюйт-камера «Ульфдалира» прямо перед его носом… или прямо под его ногами. Его сердце трепетало, как заячий хвост, и он бы бежал, как заяц, если б в том был толк.
Но…
Он спиной, печенкой, да черт знает каким местом чувствовал, что бежать бесполезно. Пока Альба видит его – он, Морган, всецело в его власти.
Самое отвратительное ощущение, какое только можно себе представить! От него безумно хотелось сигануть за борт, под защиту волн, бросить на произвол судьбы и Торвальда с его шхуной, и даже собственную «Розу Кардиффа». Потому что заячий хвост в груди точно знал, что это страшное, зубастое, огненное и безумное найдет бриг где угодно и с наслаждением спалит.
И четкое понимание того, что Альба не будет рисковать и колдовать на виду всей Малаги, ни капельки не помогало. Морган знал, что сбежит беспрепятственно. И так же точно знал, что они встретятся, дитя моря и дитя огня. А что из этого получится, неведомо даже Господу.
Перед тем как лодка подошла к шхуне вплотную, Морган обернулся. Ему надо было взглянуть своему страху в глаза, чтобы понять, настоящий он – или так, блесна.
Лучше бы не оборачивался.
Потому что кроме заячьего хвоста где-то внутри пряталась Марина, глупая влюбленная девочка. И она, эта девочка, плакала. Горько, взахлеб – от страха и обиды, от безнадежности и боли. Ее прекрасный феникс оказался чудовищем и обманщиком, ее сны оказались всего лишь снами.
Ее было жаль. Очень. И ее надо было спасать. Как всегда.
Морган улыбнулся огненному безумию, что плескалось в глазах Альба, и отсалютовал – достойный соперник, верный враг. Они теперь связаны насмерть, крепче, чем их связал бы брак.
Альба не ответил. Только сжал губы, раздул крылья носа и через миг развернул коня, чуть удилами не порвав ему рот, и умчался прочь. Остальные испанцы – их Морган разглядел лишь после того, как отвернулся взбесившийся феникс, – последовали за ним, не оглядываясь. Обернулся лишь один – отец Кристобаль. Очень внимательно посмотрел Моргану в глаза, покачал головой с явным сожалением. И даже осенил крестным знамением, словно благословляя. Или – изгоняя бесов, как отец Клод. Кто их на самом деле разберет, этих святош.
И только когда последний Альба покинул причалы, Моргана отпустило. Он поверил, что сегодня никто не умрет – ни он сам, ни отчаянный норвежец, ни их матросы.
Кстати, норвежец был неприлично доволен для проигравшего пари. Он, конечно, не ведал ни сном ни духом о чудом миновавшей опасности. При всех своих суевериях вряд ли капитан Харальдсон вот так просто допустит, что его шхуну способен поджечь то ли взглядом, то ли молитвой какой-то испанский хлыщ и хваленый красный петух может хоть надорваться, кукарекая. Ни на что, кроме
