– Я попрошу уточнить, – прервала Варвара, поправив тёмные очки, – где конкретно происходило дело? В каком году? Что за монархия? Сколько лет пожилым людям?
– Барышня, – смутился вахмистр, – к чему такие подробности?
– А по-вашему, если мне семь лет, так я совсем идиотка? – холодно осведомилась Каледина-Трахтенберг-младшая. – Сударь, это детофобия, шовинизм и в высшей степени сексизм. Будь я восьмилетней, точно подала бы на вас в суд за то, что не видите во мне человека.
На Майлова стало жалко смотреть. Нижняя челюсть вахмистра отвисла, на лбу выступил пот, он в отчаянии шевелил губами, пытаясь высказаться, но никак не мог сообразить, в чём его обвиняют. «Шовинизм», правда, слегка смахивал на украинский «шинок»,[27] и спецназовец решил, что устами младенца глаголет истина – ему тонко намекнули на природное пристрастие к алкоголю. Слово «сексизм» и вовсе напугало беднягу до дрожи: неизвестно почему, но оно напомнило казаку кастрацию.
– Шовинизмом, барышня, чуть ли не с детства страдаю, – решил признаться на всякий случай вахмистр. – Но вот сексизмом прошу, не наказуйте. Папенька ваш, конечно, нравом крут, как что не по нему, он такой сексизм в конторе устраивает – да уж, приходи кума любоваться.
– Конкретизируйте, – припечатала последним словом Варвара, цедя сок через соломинку.
Майлов пришёл в дикий ужас и с трудом удержал себя в руках. Только мысль о том, что он опытный солдат, прошедший огонь и воду, помешала ему выброситься в окно. Усилием воли казак скорее догадался, чем понял смысл пожелания Варвары.
– Ну, это… – промямлил он. – Царство, значит, наше. Расейская империя. Год сегодняшний. Старик со старухой – эвдакие пенсионеры, каждому под семьдесят лет.
– И? – холодно уточнила Варвара.
– И как-то, – лихорадочно вспоминая, лепетал Майлов, – подружились они с курочкой.
– Зачем? – удивилась Варвара. – С ней не дружить, её жарить надо.
– Знаю, – чуть не сквозь слёзы сообщил казак. – Но они так… на время. И в общем, снесла курочка яичко. Не простое, а золотое. Дед бил-бил – не разбил. Бабка била-била – не разбила. Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось. Дед плачет, бабка плачет, а курочка кудахчет: «Не плачь дед, не плачь баба! Я снесу вам новое яичко, ещё лучше прежнего». И стали они жить-поживать да добра наживать. Тут и сказке конец.
Варвара откинулась на спинку кресла, скрестив руки на груди.
– Большей фигни я с младенчества не слышала, – безжалостно констатировала она. – То есть, получив яйцо из золота чистой пробы, два старых идиота, вместо того чтобы отнести внезапно свалившуюся на них драгоценность в банк, ломбард или элементарную скупку, принялись её разбивать. Ладно, отнесём сию странность на счёт их полной старческой деменции.
Майлов непроизвольно вздрогнул.
– Но как нам расценить случившееся дальше? – не унималась девочка. – Они старательно пытаются уничтожить яйцо, а когда предмет разбивает мышь, золото вдруг оказывается непригодным к продаже, и вся семья психов впадает в дикую истерику. Простите, логика здесь где? Финал вообще размыт до предела, курица гарантировала снести новое золото, хотя ясно – тут кто хочешь и что хочешь пообещает, иначе в гриль попадёт. Это не сказка, а психоделика в стиле «Пинк Флойд». Вы хоть однажды в принципе задумывались о её смысле? Какой месседж она несёт подрастающему поколению в моём лице? Призыв к уничтожению ювелирных изделий? Совет держаться подальше от старых сумасшедших? Предупреждение о крутых российских мышах, способных повергнуть в прах как минимум супружескую пару пенсионеров? Стыдно, сударь!
На протяжении всего монолога Майлов смотрел на Варвару с открытым ртом.
– Барышня, – наконец произнёс он с состраданием, – да кто ж вас замуж-то возьмёт?..
– Некий талантливый юноша, имеющий способность логично мыслить, – отрезала Варвара. – Хорошо, так и быть. Если вы продемонстрировали эпик фэйл, вместо того чтобы поведать ребёнку нормальную забавную историю, устроив сплошной артхаус, сказки буду рассказывать я. Притушите свет, сие требуется для создания атмосферности.
Вахмистр послушно прикрутил выключатель люстры на стене.
Варвара приблизила к нему лицо и минуты три смотрела в майловские глаза через тёмные очки – пока тот не начал часто моргать. Далее Каледина-Трахтенберг-младшая улыбнулась и поведала:
– Однажды тёмной и мрачной ночью из могилы встала абсолютно мёртвая девочка.
– Как ей это удалось? – глупо улыбаясь, спросил Майлов.
– В фильмах ужасов обычно весьма логично поясняется, как, – технично отрапортовала Варвара. – Её воскресил древний ритуал,
