блестящую полоску металла длиной в полторы ладони – острие палки для салту. Повертела в руках, равнодушно удивляясь силе рыжего – сломал ведь. А будь металл гибким, сумел бы согнуться в руках, дожидаясь момента, когда можно распрямиться – и хлестнуть в обратную.
Джиад усмехнулась, старательно растянув почти переставшие болеть губы: более сильная боль в плече поглотила мелкую. Хватит себя утешать. То, что согнулось, может уже не выпрямиться никогда. Это не бой, где побеждает поддавшийся силе противника и использующий ее, как свою.
Она повертела прут в руках, примеряясь. Да, жаль. Хотелось домой, на землю, под яркое живое солнце… Ну что ж, не вышло. Бывает. Кто-то умирает в темнице или под горным обвалом, да и тонут предостаточно – им не легче. Зато это ты можешь выбрать сама. Не бесконечно долгое унижение перед мразью, решившей тебя растоптать, а всего лишь быструю боль. Что здесь выбирать-то?
Она еще успела увидеть Каришу, метнувшуюся из закоулка между клетками. Девчонка в испуге раззявила рот, выкрикивая что-то, но Джиад не слышала. Толща воды вокруг стала плотной и тяжелой, замедляющей движения и мысли. Соль во рту, боль, темнота перед глазами – где-то наверху, неизмеримо и уже недоступно далеко солнце село за край моря… Что тянуть?
Джиад приставила острый край железки к нижнему краю ребер, целясь вверх, через подреберье. Девяносто девятая сутра храма гласит: решившись умереть, не медли. А сотой сутры – нет для воина, что хочет сохранить честь и в слабости.
Вихрем налетела Кариша, не успевая на долю мгновения, вцепилась в руки, и кто-то спешил, баламутя воду, и кто-то кричал неподалеку в острой звериной тоске, но Джиад уже торопливо и резко двинула рукой, чтобы боль и страх не успели остановить. Нечаянный нож вошел наискосок и вверх, что-то хрустнуло, стало горячо и совсем не больно. Только темно.
Глава 11
Скованные одной цепью
– Как ты посмел?
Алестар поежился: голос отца был обманчиво ровен, зато в глазах на осунувшемся и посеревшем лице бушевал лютый шторм. Показалось, что в кабинете стало темнее, а вода в саду за окном подернулась мутью. Но это, конечно, просто голова болела после долгого забытья под зельями. И не иначе как от той же головной боли в глазах все плыло, и мерещилось, что принцесса Ираэль смотрит с фрески с печальным укором.
– Я отлучился на четыре восхода. Оставил приказ не трогать эту девушку. Как ты смел не просто ослушаться, а сотворить с ней такое?
– Отец… – набрал воды Алестар и осекся: под ребра резко кольнуло, отдалось по всей груди, плеснуло в живот.
– Молчать! – рявкнул… уже не его отец, а король Акаланте – тяжелая тугая волна его гнева, ощутимая каждой чешуйкой, впервые в жизни накрыла не кого-то рядом, а самого Алестара. – Я видел ее. Она избита и замучена; целители говорят, что соитие оставило следы, которые будут заживать не одно десятидневье. Соитие! И это не говоря о лице и теле! Ты едва не убил ее лоуром!
– Я остановился! Отец, я сломал проклятый прут, чтобы…
– Не ударить еще, – тяжело закончил король. – О да, достойный поступок. Что ж, ей хватило и одного раза – шрам останется на всю жизнь. Мне стыдно, что ты мой сын.
– Я не хотел, – прошептал Алестар, уставившись в стену с фреской и пытаясь собрать путающиеся мысли. – Отец, я правда не понимаю, что на меня нашло. Она постоянно дерзила, издевалась… Но я не хотел такого…
– Дерзила? Ах, так она дерзила тебе! И ты решил, что вправе наказывать и усмирять? И кого же? Свою избранную! Или ты забыл, почему она оказалась здесь? Безмозглая медуза! Думаешь, ей было в радость покинуть свой мир из-за твоей прихоти?
– Ну, так не покидала бы, – беспомощно огрызнулся Алестар. – Кто ее…
Голова мотнулась вбок, в ушах зазвенело. Алестар оглушенно потряс головой, неверяще глядя на отца. Пощечина! Ему!
– Кто ее заставлял? – пророкотал отец. – Ты это хотел сказать? Ты! И я, да простит меня Море. У тебя даже не хватило ума сначала узнать, как она здесь оказалась, верно? Глубинные боги, кого я вырастил! Трусливое ничтожество, способное ударить беззащитного. Женщину! Способное издеваться изо дня в день, оскорблять и мучить ту, кого сам же к себе приковал.
Вторую пощечину Алестар успел увидеть – но не уклониться. Рот наполнился соленым, но не привычным вкусом воды, а густым, скользким.
– Не смей уклоняться! Научился бить – умей и принимать удары. Дай тебе боги хоть часть отваги и великодушия этой девушки.
– Отец…
– Не будь твоя мать моей истинной любовью, я бы усомнился, мой ли ты сын, – тяжело отрубил король, отплывая на пару взмахов хвоста дальше. – А ты… ты позоришь ее память. Насильник, мучитель… Таким ли я хотел видеть своего сына и наследника?
Прервавшись на мгновение, он судорожно вдохнул, не сводя взгляда с ловящего воду ртом Алестара, и продолжил:
– Она тебе дерзила? А что еще она могла делать? Это ты рос во дворце, оберегаемый, как величайшее сокровище. А она воин! Не усыпанная жемчугом и золотом каи-на, что рискует разве что хвост оцарапать ракушкой, когда валяется на песке с кем попало. Настоящий воин! Ты хоть знаешь, что перед тем, как прыгнуть за перстнем своего короля, она убила пятерых его врагов! Пятерых! В неравном бою! А после этого не задумалась броситься в море, исполняя волю господина. И как ее встретило море?
Щеки, словно обожженные полдневными лучами светила, загорелись еще сильнее, Алестар даже ладони к ним приложил, слушая и не в силах
