– А вы живёте здесь совсем один, во всём доме? – перебила его Мина.
– О… Да, один. Брунильды больше нет. А я не очень-то лёгок на подъём… Все остальные давно попродавали свои квартиры и переехали – кто ближе к центру, а кто от него подальше, в деревню. Вот ещё! Да к центру чего, собственно? И если они желают побольше зелени, то почему бы не соорудить здесь пару грядок помидоров?
– Наш друг Коннор тоже так говорит! – вмешался Мюррей. – Он живёт на речной барже, и видели бы вы, какой он вырастил у себя на крыше огород!
В глазах Тони Галиппи блеснула искра интереса.
– Чудесно… И что же он там посадил?
Мюррей прикусил язык, потому что не помнил.
– Ну, помидоры там… – пробормотал он. – И ещё, кажется…
– По одну сторону – сельдерей, лук-порей и зелёный салат двух видов, – уверенно перечислила Мина. – В середине ряд малины и смородины, а по другую сторону – горох, фасоль и шпинат.
– Отличный выбор! – воскликнул Галиппи. И пробормотал про себя: – Но никаких корнеплодов… Конечно, картофель и морковь не станут расти на крыше баржи, разве что… – Он тут же прервал сам себя: – А какое, собственно, отношение имеет ваш друг-огородник к этой старой галоше Франку?
– Вообще-то никакого… – протянул Мюррей, подмигнув Мине. – Кроме дневника, который мы никак не можем перевести.
– Перевести? Переводы были моей самой большой страстью! – воскликнул профессор. И снова мрачным голосом добавил: – Кроме, конечно, моей бедной Брунильды.
Мюррей порылся в рюкзаке и, выудив из него дневник, положил перед профессором.
– И что это за Улисс Мур? – поинтересовался тот, пробежав глазами первую страницу.
Потом Галиппи стал рассматривать чёрно-белую фотографию со школьниками. На лице его появилось меланхоличное выражение, словно среди мальчишек он увидел самого себя. Не говоря ни слова, профессор начал перебирать страницы дневника, останавливаясь иногда на комментариях, вырезках из газет и зашифрованных частях.
Мюррею вдруг пришло в голову, что между ним и автором дневника есть некое сходство. Оба остались верны идее, которая была ясна лишь им самим.
Когда профессор добрался до страницы с иероглифами, то аж подскочил на стуле.
– Святой Розеттский камень! Да это же письменность Фестского диска! – воскликнул он. – Один из восьми древних языков, которые так и не были переведены! – Быстро пролистав страницы, он наткнулся на часть, написанную на греческом. – А это греческий… классический! О! Отличный текст! Кто автор? Что-то я не узнаю… Написано легко и уверенно… Ксенофонт? Нет, не он… Это что, какая-то шутка? – Профессор вскочил, и стопка страниц разлетелась по полу. – Как может кто-то из древних греков писать о Корнуолле? Даже этот врун Геродот не уходил более чем на пару километров от своего дома!
Мюррей и Мина переглянулись.
– Вы понимаете, что там написано? – выдавил Мюррей.
Тони Галиппи приподнял руку, встал в позу и театрально продекламировал:
–
Профессор перевернул страницу, которая оказалась пустой, и горячо воскликнул:
– Лирика в её чистейшем виде! Это же эталон! Сколько лет я не читал ничего подобного! – Потом, понизив голос, добавил: – Кроме, конечно, некоторых моих произведений, но кто о них помнит?
Мюррей и Мина вскочили с кресел: Мина бросилась собирать разлетевшиеся листки, а Мюррей не сводил взгляда с профессора:
– Он описывает Килморскую бухту, я готов поспорить! Читайте дальше!
Профессор, лишь сейчас заметив лежащие на полу страницы, распахнул глаза и потрясённо произнёс, словно его ударило молнией:
– А если это язык-мост? Не исключено, что отрывок, который я только что прочёл, написан идеограммами Фестского диска… Если это так, то это ключ к его расшифровке! – Но уже через мгновение, по своему обыкновению спорить с самим собой, он произнёс: – Ну, расшифрую я его, и что дальше? К чему расшифровывать древний язык, если на нём никто уже не будет читать?..
