кусок хлеба. Уже будучи женой знаменитого актера, она приехала в Тироль проведать свою деревенскую родню, отправилась на прогулку в горы и больше не возвращалась… Труп ее нашли в пропасти Шнееграбе, куда ее снес, вероятно, случайный обвал. Веселый Гуго после смерти жены переменился. Он в течение годового траура ни разу не выступал на сцене.
А через год… играл Гамлета. Но как играл! Его речь над гробом Офелии потрясала зрителей. В театре стоял сплошной стон. Многих выносили в истерике. Дамы падали в обморок. Под маской прежнего веселого Гуго таился колоссальный талант трагика, почти гений. Теперь успех «великого» Гуго был исключителен. Слава его пронеслась по Европе и Америке, как огненный метеор. Триумфы его спектаклей были грандиозны. Он умер, как и полагается великому артисту, на сцене, в последней картине «Ромео и Джульетта». Думали, что он отравился. Вскрытие не подтвердило этого. Известный психиатр Совиньи нашумел тогда своим заявлением, что Гуго был гений актерского перевоплощения, и когда играл в последний раз Ромео, то настолько вошел в роль умирающего, что действительно умер. Впрочем, сорбоннский Совиньи был чистокровнейший француз и поэтому склонен к преувеличениям.
– С французами это бывает, – заметил Tax. – Продолжайте.
– Своим двум сыновьям великий Гуго оставил громадное состояние. Старший – Эрнст, получив свою часть, хотел сделаться, как отец, знаменитым артистом. Он держал собственный театр, сам играл, но всегда с провалом. Он перепробовал десятки ролей, из которых ему ни одна не удавалась. Он менял амплуа. Играл комиков – публика оставалась серьезной, как на похоронах. Он играл трагическое, а публика весело заливалась неудержимым смехом, галерка дружно гикала и забрасывала сцену апельсиновыми корками. Когда Эрнст пробовал себя в амплуа героев, партер мирно спал, а с балконов несся вой недовольных зрителей и свистки. Он играл любовников, фатов, резонеров, но без тени какого-либо успеха у публики. Он постепенно разорялся на подкуп бульварных газет, сажал наемных клакеров целыми взводами во все места своего собственного театра, но результат – нуль, ничего ровным счетом. Редакторы на его деньги покупали себе собственные виллы на Ривьере. Рецензенты и репортеры заводили текущие счета во всех венских банках. Но публика оставалась холодной. Будто венскую веселую публику подменивали каждый раз, как только Эрнст пробовал овладеть ее вниманием.
Он понемногу разорялся. Но невероятное честолюбие, жажда мировой славы снедали его.
Как-то в один из вечеров, когда Эрнст, освистанный и осмеянный, вернулся из театра, он у себя дома нашел письмо от брата Карла, о котором забыл и думать. Их пути разошлись вскоре после смерти отца. Карл писал, что год назад он женился. Только на днях жена родила дочь и скончалась во время родов. Карл просил Эрнста приехать и помочь ему перенести горечь незабываемой утраты. Эрнст, еще со следами плохо смытого грима на лице, тотчас же выехал к брату. Карл в небольшом городке Шварцвальд жил уединенно. На свою часть наследства он выстроил физико-химический институт, который подарил местному политехникуму, и занимался наукой. По специальности Карл, собственно говоря, был физиологом, как вы, доктор Tax, но по каким-то мне неизвестным причинам он не замыкался в тесном кругу своей специальности. Он работал по физиологии мозга, по детальному изучению павловского рефлекса цели. Это было как раз то время, когда к нему приехал его брат, неудачный актер, Эрнст. Два сына великого Гуго встретились.
Настоящая фамилия Гуго, надо сказать, была не Шаль, а Гричар. В молодости с Гуго произошла какая-то некрасивая денежная история. Гуго должен был скрыть свою фамилию. Потом пришла мировая слава. Гуго принял тогда все меры, чтобы доказать, что в истории с векселями он был невиновен. Во всяком случае, еще до своей смерти он восстановил доброе имя старинной фамилии Гричаров и передал ее своим сыновьям незапятнанной.
Профессор Карл Гричар был тоже неудачником. На его опыты в маленьком политехникуме столичные коллеги смотрели свысока. Всегда выходило так, что он как будто не говорил ничего нового. Всегда оказывалось, что то, что он считал своим открытием, как раз перед ним другой успевал опубликовывать раньше. Это служило неисчерпаемой темой для колких острот, эпиграмм, шуточек, которые передавались из уст в уста среди населения захудалого городишки. В этом городишке как раз родился и жил я, Оскар Гэз. Я поступил на первый курс, когда Карл Гричар как будто примирился со своей судьбой научного неудачника.
Он тогда был еще не старик. Лекции его были точны, аккуратно подготовлены, но не представляли собой ничего выдающегося. На втором курсе я заинтересовался вопросом о численных приближениях. Я хотел сделать некоторые практические выводы из теории непрерывных дробей. Случай столкнул меня с профессором Карлом Гричаром. Как сейчас помню эту нашу первую встречу…
Гэз остановился и замолчал. Низкое солнце освещало его лицо параллельными земле лучами и показалось Таху странно напряженным, как будто Гэзу было трудно передавать воспоминания о первой встрече с Гричаром. Но Гэз глубоко вздохнул и продолжал:
