Женя очнулась на кровати. Голова — на коленях у мужа. На тумбочке россыпью — пустые шприцы.
Все окна в спальне распахнуты, по комнате гулял ветер с запахом цветов.
— Прости, что я так долго не возвращался, — Андрей гладил ее жесткой ладонью по лицу. Пальцы дрожали. — Транспорт — ни к черту, добирались пешком от Чокекирао. Сезон дождей, чтоб его. Думали — за неделю обернемся. А в итоге два месяца там мариновались. Потом тащили на себе все оборудование. И — да ты знаешь, что я рассказываю! — в каждой деревне необходимо было остановиться, иначе не пропустили бы. Поговорить…
— …С финиками? — слово само выпрыгнуло из глубины памяти, как из шкатулки с сюрпризом. Три месяца… нет, какие месяца — три года назад они придумали называть перуанцев так. Сморщенные бугристые лица были так похожи на сушеные фрукты.
— С ними, — муж улыбнулся было, но быстро стер с лица улыбку. — Но с тобой что?
— Что со мной? — она потерла виски, зажмурилась. В голове как будто слишком много лишнего места, мысли перекатывались и сталкивались друг с другом, как маленькие шарики. Шелестели и звонко щелкали. Внутри черепа металось эхо, мешало сосредоточиться. — Смешно… Не помню. Пустота какая- то. Я перестала ходить на раскопки…
— Ты перестала работать три месяца назад. К тебе приходили — никто не открывал дверь. А мелкий, когда его выдернули из-за парты, только и знал что повторять: «Мама в порядке, просто она спит».
— Спит… Это и вправду похоже на сон. Не знаю. Как будто щелкнули выключателем, и у меня разом кончилась энергия. И самое страшное — память. Я… даже тебя стала забывать.
Женя потянулась к мужу, крепко обняла его, прижалась лбом к колючему подбородку, замерла. «А ведь я забыла тебя, — беззвучно прошептала она. — Совсем забыла. Но теперь — вспомнила». И похолодела. Она и вправду вспомнила. Всё.
— Что ты видел? — Женя смотрела на сына в упор. Прищурившись. Оценивающе. На его глаза с тяжелыми веками. На горбинку носа, которая будто росла изо лба, чуть ли не над бровями. На широкие ноздри. На исцарапанные, покрытые белесыми язвами ключицы, выглядывающие из ворота толстовки. На руки. Она судорожно сглотнула. — И не вздумай соврать мне. Ты видел. Иначе бы не рассыпался.
Закаты в Перу волшебные. Облака лимонно-сиреневые, как разноцветные леденцы, небо наливалось зеленым и золотым. На закате всегда поднимался ветер, и начинали вопить птицы. На все голоса. Громко. Торжественно. Впечатляюще. Можно заслушаться, особенно если то ли хочешь, то ли не хочешь упустить, что именно соврет тебе в лицо собственный сын. Или скажет такую правду, которую поневоле захочется прослушать.
— Почему-то раньше тебя это не волновало. А ведь я приходил к тебе каждый день…
— Я была не в себе!
— Да ты и сейчас не в себе! — надо же, всего девять лет парню, а уже осмелился кричать на мать. Весь в нее. Женя закусила губу. — Не в себе! Совсем сумасшедшая! А если кто-нибудь зайдет в кладовую? Если папа спросит: «Что вы там прячете, за маленькой дверью в глубине дома?»
— И. Что же. Мы там прячем?..
— Мы? Я тут ни при чем! Ты знаешь, как я испугался? Я видел… видел кошмары, они спали у нас на кухне!
«Ну, почему же спали…, — Его тень подошла сзади, положила тяжелую голову Женьке на плечо, вдавила ее в землю — не по щиколотку, как в сказках, всего на пару сантиметров, но голени привычно заныли. — Ты не спала. Я не спал».
— Всё в прошлом. Успокойся, — она тряхнула головой. — Папа вернулся. Он защитит нас. Тебя. Будем жить, как раньше. Когда ты еще не сунул нос, куда не следует.
Сын отвернулся и побежал прочь вдоль обочины, потом нырнул под кроны деревьев. Там, в лесу, всегда играют местные дети. И он — вместе с ними.
«Почему я никогда не зову его по имени? — Женя продолжала смотреть на закат. Стремительно темнело, и над горизонтом трепетала изумрудно- фиолетовая пелена. — Ведь мы… нет, Андрей, назвал его… Хотя не стоит».
— Он иногда и сам не знает, что чудовище, — девочка назидательно подняла палец вверх. Остальные ученики кивали, как деревянные болванчики. Мстислав сидел неподвижно. Ему казалось, что все уставились на него и сверлят взглядами, до самого сердца, до самого позвоночника, и видят его настоящего. Но дети смотрели на поднятый палец рассказчицы, как загипнотизированные. — Не знает до тех пор, пока его не позовут по имени. У имени зла великая сила, она срывает покровы с темной души и тела. Мы начинаем видеть тьму, но и тьма распускает крылья, обретает боль и волю. Поэтому лучше молчать.
— Лучше молчать… — бормотал сын Жени, грызя расслоившийся ноготь. Лучше просто сын. Не Мстислав. Пусть лучше у него не будет имени. Тогда зло промахнется, не сумев упомянуть его в строке. Не посмотрит на него из телефона. Не назовет сыночком.
Женя выдраила пол и стены до блеска. Ей привезли новые стеллажи из отполированного желтого дерева с разноцветной стеклянной посудой, пузатые шкатулки для приправ и пряностей, связки душистых трав и аквариум с нежно-сиреневыми рыбками. Ни пылинки, ни паутинки — кухня стала теплой
