собирают, чтобы продать. Иногда попадаются подарки не такие интересные… я как-то дохлую рыбину нашел. Матушка не оценила, а я ведь хотел ее порадовать.
Слушает.
Полуприкрытые глаза, и бусина-пуговица, зажатая в кулаке. И Райдо спешит продолжить, боясь одного, что воспоминаний его не хватит. Сказка прервется, и его женщина, которая слишком не уверена, что в нем, что в себе самой, вновь придумает какую-нибудь глупость.
— Мы выезжали на море в первый летний месяц… иногда — в первый осенний, когда жара отступала. Летом разрешали купаться. Даже некоторые девушки решались, хотя матушка этого не одобряла, полагала купальные костюмы слишком… — Райдо описал полукруг в воздухе, — смелыми. На грани приличий… нижних юбок нет, руки оголенные… ужас.
Ийлэ дышала.
Однажды ему случилось поймать синицу, залетевшую в палатку не иначе как по глупости, а может, и нет. Зима была, замерзла птаха, а из палатки теплом тянуло. Вот и притянуло. Синица сидела в его руках, смирная, притихшая, и Райдо слышал отчаянный стук птичьего сердца и боялся сдавить слишком сильно.
— На море тебе понравится… я надеюсь.
Она не ответила.
И пускай.
Гости явились в разгаре весны, когда потеплело и как-то очень резко. Земля парила, и запах ее, тревожащий, манящий, пробирался в раскрытое окно.
Две недели.
И люди Гарма обжились в Городе, облюбовав заведение матушки Бибо. Как ее звали на самом деле, крупную кряжистую женщину, которая и в молодости своей не отличалась особой красотой? Она много курила и говорила медленно, взвешивая каждое слово.
— Ты мне, я тебе, — сказала она, выслушав тогда Райдо. — Не потому, что деньги нужны…
…от денег, впрочем, матушка Бибо тоже не отказалась.
— …и не потому, что я так уж властей боюсь. Одна была, другая стала… а там, глядишь, и третья придет. — Она носила очочки из темного стекла, и к тонким дужкам их крепился кожаный наносник. Под ним скрывалась дыра. Матушка была больна, пожалуй, давно больна, и солнечный свет раздражал ее глаза, но она не замечала болезни и тем была симпатична. — Власть властью, а девки девками. Небось всем нужны…
— Тогда почему?
— Почему… — Она прищурилась и рукой заслонилась от свечи, стоявшей далеко, но оказалось — слишком близко к ней. — Потому что этот городишко гниет, и давно. Все эти приличные дамочки, которые от моих девочек носы воротят. Навроде их и вовсе нет. И муженьки их, что ко мне бегают. А в городе встретишь, так скривятся, будто нелюдь какую увидели. Я вот помру скоро, так перед смертью хоть увижу, как их перекосит. Перекосит?
— Еще как, — пообещал Райдо и, помолчав, добавил: — Мне прислуга понадобится. Поэтому если кто из твоих… девочек вдруг захочет жизнь поменять…
— Добренький?
— Какой есть.
— Здоровые нужны. — Матушка Бибо постучала кривым ногтем по столу. — Поговорю… авось кто и вправду захочет… не подумай, мои девочки ни в чем не нуждаются. Кто-кто, а мамаша Бибо никогда никого не обманывала и силой к этому делу не принуждала. От силы толку никакого, потому не обижайся, ежели никого не сыщется. В служанках хлеб не сладкий… нигде он не сладкий… но ты иди, иди… я девочкам скажу, чтоб с тобой, аки с исповедником… нет, на исповедника ты не тянешь. Тот-то любит к нам заглянуть. А что, небось удобно. Сам согрешил, сам покаялся, сам себе грехи и отпустил.
Она зашлась хриплым лающим смехом.
Этой женщине и вправду осталось недолго. Кто займет ее место? Кто-то займет. Матушка Бибо наверняка нашла достойную кандидатуру… тоже карьера, если подумать…
— Ты болен, — повторила Ийлэ в сотый кряду раз, и Райдо кивнул: болен, он помнит о своей болезни, опиуме и виски.
Несвежие простыни. И лихорадка. Должна быть лихорадка, но следовало признать, что выглядел он до отвращения бодрым.
— Пей. — Ийлэ протянула кубок.
— Мерзко пахнет.
— На вкус еще хуже. Белокрестник жгучий, малина и тертый корень ройша. Моментально пропотеешь. Меня этим в детстве лечили.
