Не обманула, на вкус пойло было еще более отвратительно, нежели на запах. Не горькое, какое-то кисловатое, перебродившее будто.
— Теперь ложись… голова не кружится?
— Отравила, да?
— Отравила. — Она убрала волосы со лба. — Вот и верь после этого альве.
Нервная кривоватая улыбка. И нить пульса дрожит. А ей ведь страшно, но Ийлэ учится держать свои страхи в узде.
— Послушай, это скоро закончится и тогда…
— Мы отправимся на море, да?
— Да.
— Хорошо… ей понравится море, как ты думаешь?
— Уверен, что понравится… только, сокровище ты мое, не сразу их приглашай, ладно? Пусть поуговаривают… настаивают…
Райдо сомневался, что выпитый им отвар способен был что-то излечить, разве что альвы и псы устроены по-разному. Его знобило и тут же бросало в жар, и жар был таким, что Райдо едва не сгорал.
Он задыхался.
И кажется, провалился в полусон, муторный, тяжелый. В этом полусне он был куском льда, который стремительно таял. Со льдом по весне всегда так, главное, успеть поймать воду…
…дверь открылась беззвучно, но Райдо услышал.
Очнулся. Открыл глаза и уставился на человека, который присел у кровати. Этот человек снова принес с собой запах крови, а еще опиум. За руку схватил. И прикосновение это было столь неприятно, что кожа отозвалась сыпью живого железа.
— Пульс учащенный, неравномерный, — сухо, словно бы издалека отозвался человек. — Сердце сдает. Увы, осталось уже недолго.
Правильно. Он умирает. Райдо еще не забыл, каким положено быть умирающему… и он пытается сесть, но человек не позволяет.
— К сожалению, в этом случае медицина бессильна.
Показалось, или в голосе человека мелькнуло торжество?
Райдо закрыл глаза. А когда снова открыл, человека не было, зато у постели сидела Ийлэ. Бледная. Напряженная что струна.
— Привет, — прохрипел Райдо. — Как все прошло?
Губы дрожат. И ресницы дрожат. И вот-вот заплачет, но справляется с собой:
— Они поверили, и… и я, кажется, что-то напутала… так не должно было быть!
— Все-таки отравила. — Райдо с трудом, но сел в постели. — Коварная женщина… ну вот, а плакать-то чего теперь? Подумаешь, маленько в пропорциях ошиблась, так ты ж не аптекарь… и не кухарка. К счастью.
— П-почему к счастью?
— Потому что мне кухонных талантов Ната хватает.
— Я хорошо готовлю! Просто… мы… мы, наверное, все-таки разные…
— Разные, — согласился Райдо, не отказав себе в удовольствии слизать слезинку с ее щеки. — Но это же мелочь, верно?
За гостями Нат наблюдал издали. Он бы и вовсе остался на галерее, если бы не Нира, которая, конечно, не сумела удержаться в стороне.
— Папочка! — Она бросилась ему на шею и расцеловала в обе щеки.
И Нату стало даже неудобно, что он, Нат, не верит этому человеку. В этого человека.
Доктор выглядел больным. С последней встречи он похудел, и оттого щеки его, некогда полные, розовые, обвисли. У губ наметились складки, а лоб прорезали глубокие вертикальные морщины.
— Папочка! Я так рада тебя видеть! Тебя Нат позвал?
Доктор одарил Ната весьма мрачным взглядом.
— Или ты сам? Конечно, ты сам… вы же все еще враждуете… зачем вам враждовать? — Нирин голосок звенел, и Нат испытывал странные чувства.
Хотелось ее запереть. Спрятать. А человека — вовсе убрать из ее жизни. Но не позволит же… и если Нат попросит — не подчинится. Это ведь отец. Разве Нат бросил бы своего отца? Поверил, что он, отец, способен сделать что-то плохое? Даже если и способен, то… как бы он поступил? Нат не знал. И терялся. Чувствовал себя предателем.
— Это такая глупость! Давай свое пальто. Ты почему такой худой? Опять с мамой ссоритесь? Послушай, папочка, если у вас с ней все плохо… а все знают, что у вас с ней все плохо, и новостью это ни для кого не станет, то лучше тебе будет уехать. Ненадолго. Например, сюда… я уверена, что когда вы с Натом познакомитесь поближе…
— А девчонке палец в рот не клади, — заметил Гарм. Опять подошел беззвучно… и вот откуда у него эта привычка, подкрадываться? — Спокойно,
