чтобы трещины оставались открытыми, мы не могли бы путешествовать между мирами. Заяц предупредил меня, что некоторые животные, птицы и даже люди имеют наглость утверждать, что это их виды создали трещины, и приглядывают за ними, хотя, конечно, это были зайцы. Он мне напомнил, что зайцы способны к зачатию во время беременности. Вот тебе и неопровержимое доказательство, сказал заяц: ведь это стало возможным, когда самый первый заяц впервые находился в двух мирах одновременно.
Оказывается — а я и не заметила, — пока говорил, он рос. А может, это я скукоживалась. Во всяком случае, скоро одежда на мне повисла и ростом я стала с маленькую девочку — годовалую, ну, самое большее двухгодовалую. Я вылезла из взрослой одежды. Мне очень нравилось быть голой. Я встала и залепетала. Заяц по-прежнему смотрел на меня не отрываясь. Теперь животное казалось просто гигантским.
Запах заячьей шерсти заполнил собою все пространство, но не казался неприятным. Я потянулась погладить шерстку, но заяц вздрогнул и отпрянул — терпимо, но явно без желания, чтобы его трогали. Он продолжал рассказывать.
Заяц поведал мне, что мы вступили в эпоху Человека, которая не приносит ничего хорошего даже самим людям. Он с горечью пожаловался на то, сколько зайчат гибнет под ножами комбайнов. Спросил, имею ли я понятие об общем числе комбайнов в стране, и на мое незнание ответил точной цифрой. Пшеница истекает кровью, многозначительно промолвил он, мы истекаем кровью. Я плакала горючими слезами и просила у него прощения, но заяц сказал, что я не виновата.
Затем он принялся объяснять, почему зайцы решили не селиться в норах, как создавалась первая заячья форма и почему у зайцев такие мощные задние лапы. В какой-то момент голос зайца превратился в голос Мамочки и начал повторять все то, что она мне когда-то рассказывала.
Он повторял те вещи, которых я раньше недопонимала. Что Мамочку держали в той больнице аж три года. Что иногда ей связывали руки и ноги. Он говорил все это Мамочкиным голосом. Что некоторые молодые женщины угодили туда единственно из-за того, что завели детей вне брака. Другие расплачивались за «моральное падение», заключавшееся в том, что их поймали за тем занятием, которое обожают все женщины и которое безнаказанно сходит с рук мужчинам. Однако Мамочкино преступление, за которое ее туда упекли, заключалось в том, что она грозилась рассказать.
Голосом Мамочки заяц перечислял фамилии. Отцов, отказников, подкидышей. Перечислял так долго, что я запуталась, а может, задремала или опять застряла. Во всяком случае, очухавшись, я оказалась в больнице рядом с Мамочкой, которая ужасно торопилась все мне рассказать.
— Как только все это в тебя уместится, — переживала она. — Несчастные зайчата в ножах комбайнов. Фамилии. Ты знаешь, Осока, почему я здесь? Потому что я им пригрозила, что расскажу. Тогда позволь я расскажу
Я слушала, слушала очень внимательно, но список не кончался, и вскоре Мамочка опять превратилась в зайца. Вдруг заяц резко замолчал. Он навострил громадные уши. Я поинтересовалась, что случилось. Мамочкин голос смолк, а заячий голос у меня в мозгу шепнул: «Чу!»
Я вслушалась. Издалека, с другого поля, донесся лай собак. Двух или больше.
Все тем же голосом, звучащим в голове, заяц произнес:
— Вот так оно обычно и начинается.
Почуяв его страх, я выпалила:
— Что начинается? — И испугалась сама.
— Готова? Надеюсь, ты готова.
— К чему?
— Давай. Осталось мало времени.
— Но я не понимаю, — сокрушалась я. У меня сел голос. Из глаз полились слезы. — Я ничего не знаю!
— Готова к изменению?
— Какому изменению? — недоумевала я.
— Ну как же! Ты должна была готовиться. Иначе тебя порвут на части!
От ужаса я чуть не упала в обморок. Под кожу пробрался леденящий ужас, сковав все тело холодной волной в холодном море. Я запаниковала. Задышала слишком часто.
— Дыши ровнее, — наставлял меня заяц. — А то всю силу растеряешь. Я знаю: ты умеешь меняться.
Тут до меня опять донесся лай собак — уже немного ближе. Их было три. Заяц присел на задние лапы, изготовился к прыжку.
— Нет, — простонала я. — Никто мне ничего не говорил. Ты только не бросай меня.
— Ты помнишь, наверняка.
— Как я могу помнить то, чего никогда не знала?
— Ты же певунья, если не ошибаюсь, — сказал вдруг заяц. — А эту припевку знает каждый.
Конечно, я не знала никакой припевки и все же с удивлением обнаружила, что хрипло вывожу следующие строки:
