Роковая монахиня

говорила мне вчера вечером. Но это невозможно. Она разговаривает на совершенно удивительном языке. Я понимаю каждое слово, пока она говорит, но сразу после этого все забываю.

Ну что, мой старый пес! Ты смотришь на меня так печально. Неужто я в самом деле так болен? Тебе жалко своего бедного хозяина?

Через четверть часа вернется доктор. Я должен лишь сохранять спокойствие. У меня больше не будет этих болей. Я совсем спокоен. Я бы охотно посмотрел, как это происходит, но доктор говорит, что мне необходимо дать хлороформ. Мне наложат маску…

В бесконечной вечности

Человеческий дух не в состоянии понять, что сейчас, а человеческий язык не обладает средствами выражения для этого. Непреодолимая пропасть лежит между прошлым и грядущим, поскольку больше нет времени. Все, что было, исчезло в безграничной бездне небытия, и то, что существует, существует только благодаря мне — творению моей воли и желания. Я почитаю тебя, творца моего мира — меня самого.

В другой раз

Я знал, что она была вампиром, еще когда я был человеком. Моя кровь — это то, что окрашивало ее губы, согревало ее грудь, распаляло ее дыхание. Но она хотела мое сердце — мое сердце было нужно ей! Борьба была ужасной, потому что она обладала демонической силой. Искалеченный, но с победой я вышел из этой борьбы. Я чувствую твое биение, мое сердце, мое любимое сердце!

В час Сириуса

Человекоподобные черви обступают меня и таращат на меня свои дурацкие глаза. Некоторые приближаются ко мне, среди них беловолосое старое создание, мягкая приветливость которого, несмотря на его назойливость, обезоруживает меня, смягчая мой гнев. Оно предлагает мне яства и питье — как будто я в этом нуждаюсь! Тем не менее я исполняю эту нелепую просьбу, чтобы только они не нарушали мое божественное одиночество. Но теперь — исчезните! Я вас не знаю, не хочу вас знать. Прочь из бесконечной вечности в бренную жизнь! Один, один-единственный стою я здесь, недоступный, неповторимый. Я удаляюсь, осознавая бытие. Занавес опускается.

Si vales, bene est; ego valeo![7]

Перевод с немецкого С. Боровкова

Карл Эмиль Францоз Разное о призраках

Это было прошлым летом, когда мы сидели как-то вечером за нашим столом для завсегдатаев в курортном местечке на озере Шейдегг в прелестнейшем уголке Швейцарии. Не помню уже, кто первый начал говорить об этом, но неожиданно все мы оказались вовлечены в оживленнейший разговор о призраках. Удивляться здесь нечему, потому что нигде так не любят говорить о жутких вещах, как там, где чувствуют себя по-домашнему уютно. А здесь за столом были все те же знакомые лица, как это было и предыдущим летом, и сам стол был тем же, то же люцернское пиво, тот же сумеречный свет и даже тот же сквозняк, тянувший от окна к окну. «Зеленые» отдыхающие, которые приезжают на Шейдегт в третий, во второй или даже бывают и такие люди! — в первый раз, стараются занять места за центральным столом среди яркого света, мы же, старые волки, предпочитаем сидеть в нашем полутемном углу; и когда потом, вернувшись вниз, на равнину, мы целый год с грустью вспоминаем минувшее лето и с надеждой ждем следующего, то ведь это тоска не только по завораживающему блеску озера и горных вершин, покрытых вечным снегом, но отчасти и по нашему постоянному столу. Когда солнце скрывается за далеким горным хребтом и потухает последний красный луч, мы собираемся вместе за этим столом и рассказываем друг другу, кто что может.

Итак, в этот вечер темой разговора были призраки. Надо сказать, что об одном мы договорились с самого начала: серьезные люди не верят ни в каких призраков, так как они не существуют; кроме того, источником сновидений является только желудок, а кто придает хоть какое-то значение вещим снам и предчувствиям, тот суеверный глупец.

— Глупец, — повторил господин профессор и провел рукой по поверхности стола. Однако жена его сказала:

— Разумеется. Правда, тогда получается, что однажды и я была такой же глупой, ты согласен?

И улыбка пробежала по ее приятному, уже немолодому, но когда-то, наверное, очень красивому лицу.