это здесь, на жалкой окраине мира? – в первый момент растерялся Бьо, но тут же догадался: – От ангелов, конечно!»
Под выносящие мозг великолепные рыки и вопли, заглушающие бас-гитары и ударные, из кухни торжественно выплыл дядя Кышкыш, он нес две миски с пончиками. За ним следовала некая весьма упитанная молодая особа с тарелками супа, от которых страшно воняло «носками бывалого туриста». Далее следовали другие особы с другими блюдами, источающими не менее острые ароматы. И хотя пахли не блюда, а особы (семья дяди Чо тоже немного экономила на мыле и шампунях), Бьорки понял, что его сестренку сейчас опять вырвет. Поэтому он быстро сказал Мамашу:
– Ты ешь и жди меня. Понял?
И выскочил из трактира. На улице шел дождь. Дождь пах дождем, ему не нужно было экономить, ему не нужны были платья. Это было здорово.
Бьорки решительным шагом прошел за ворота замка, взбежал по ступенькам центрального входа под навес, достал прибор и выпустил на свободу крысу.
– Все, пора работать! Обед откладывается на неопределенное время.
– Пи!
Глава 21
О смысле
Некоторые простые люди считают, что главное в жизни – это быть счастливым. Или – в идеале – чтобы все на свете были счастливыми. Разошли по двадцати адресам фразу «Люди, давайте радоваться жизни!» – и всем будет счастье. Или: море, солнце, белый песок, сладкий сок – и глобальный кайф. Да, щазз, как бы не так! Это на недельку хорошо. На месяц. Ну, на год максимум!
Некоторые не очень простые люди, то есть люди, устроенные посложнее, считают, что главное в жизни – это творчество. Вырастить сына, построить дом, посадить на цепь собаку возле дерева. Еще можно велосипед изобрести. Этого хватает на дольше. Этого, бывает, на всю жизнь хватает. Даже на несколько жизней.
И только когда жизней у тебя становится до фига, а возможностей – до фигища, ты начинаешь понимать, что главное – это смысл.
Дюшка еще не ощущал ни вечности, ни возможностей. Поэтому ему просто и тупо хотелось быть счастливым. Он полагал, что, раз уж попал к ангелам, ему обломится огромный кусок счастья. Какой же день рождения без торта? Но на деле все оказалось совершенно не так. И уже не хотелось ни счастья, ни даже торта. Хотя все-таки хотелось. Дюшка не мог разобраться в своих чувствах и желаниях.
Дима и Рон давно успели привыкнуть к тому, что счастье – не главное. Но все-таки им обоим казалось, что это очень важно: как ведет себя Дюшка, можно ли что-то сделать с Ризи или с такими, как Ризи, или как сотворить планету с идеальными условиями.
Старк не заморачивался ни на счастье на песочке, ни на творчество с Дюшками и планетами. Нет, он был не против при случае помочь ребятам разобраться с Клюшкиным или поваляться на пляже в погожий денек. Просто его волновало по-настоящему другое. Если его теория верна, то… то, муточерт подери, мир устроен тогда не так, как принято считать! Тогда мир устроен так, что… Что любое место может стать аномальным, как океан в Саду Погибшего Ангела. А в аномальном месте любая вещь может исчезнуть. Аннигилировать. Испариться. Кукукнуться. Любая. Включая вечных ангелов. Включая целиком всю Вселенную. И даже не одну…
Старку нужно было проверить свою теорию на практике. В лабораторных, так сказать, условиях. Ближайшим аномальным местом был замерший сад.
Старк спустился по каменным ступеням почти до самого океана. Все вокруг словно умерло всего-навсего мгновение назад. Птички, упавшие в траву, остались теплыми, бабочки и стрекозы, сидящие на цветках, не успели соскользнуть на землю, капелька росы, готовая сорваться с кончика бутона новорожденной лилии, так и не сорвалась. Белые лошади, к которым приходила Джен, лежали на одной из нижних террас, над океаном. Недавно во сне Дюшка Клюшкин чуть было не перешел в тонкое состояние, и в него перетекла память одной из застывших лошадей. Начитался сказок перед сном – вот его сквозь сон и потянуло прямо к лошадям. Это ничего, это у ангелов бывает. Дюшка, правда, пока не ангел, но почти, почти…
Старк прошел к той лошади, памятью которой владел теперь Дюшка. Лошадь паслась. Он замерла, нагнув голову к траве. Самая обычная кобыла. Не очень молодая. Дикая. Довольно мускулистая. Грива и хвост желтоватые. На левой задней ноге ссадина. О чем могло помнить это животное? О жеребенке, которого она принесла за год до того, как сад замер? О последнем центнере поглощенной травы? О том, как задела задней ногой острый сучок?
Старку было не очень интересно, какой именно памятью могла обладать лошадь, но для порядка он решил заглянуть в мозги кобылки. Для порядка – ради Дюшки. Мало ли, вдруг пригодится. Старк привычно отделил от себя частичку и юркнул в лошадь.
Память лошади полилась в Старка в обратном порядке. Как кино, запущенное задом наперед. Сперва перед глазами возник зеленый ковер травы и неоформленное словами знание о том, какая трава вкусная, а какая горчит. Картинка точно совпадала с той, которая сейчас была перед мордой застывшей лошади. А потом понеслось: тонны травы, боль от ссадины, дни, ночи и снова дни, роды жеребенка. Ничего интересного.
Белая лошадь не всегда жила и паслась в этом саду. Старк более или менее отчетливо засек другие ландшафты, другие деревья. Этих мест Старк никогда раньше не видел, ведь сад застыл задолго до всех его фейнмановских и хоккинговских историй, включая многочисленные путешествия во времени…
Диди.
