– Я не за тортом, не бойся, – сказал Никодимыч. – А что пропал Варсюха – этому сочувствую, – пустобородый почесал нос, – но только не пропал он. В Ногинск, к двоюродному брату подался. Подальше от фигур своих зачерствевших. А сам их чем-то гадким начинил! Чем точно – не знаю. Но что гадким – верняк!
Вечером снежистым, вечером лунным шла Валена на цыпочках к Варсикову чердаку. В пакетике – бутылка «Арбатского свадебного». На закуску козий сыр и мидии в масле.
Тут вдруг Валене показалось: не одна идет – с Варсюшей! И не идут они, а, слегка откинув спины назад, резво так, едва касаясь ногами земли, – бегут себе потихоньку. Сперва на чердак взбегают, потом вниз, в подвал. А после – снова на чердак и опять вниз.
Как те две белки-летяги, кружа?т и кружа?т воздушно!
И не утомляет их движение, не тяжелит. Наоборот: молодит, легчит. Да еще будто дополнительно в спины им два небольших пароходных колеса вставили: крутятся и крутятся гребные винты, бегу молодящему помогают!
Опомнилась Валена на чердаке, слава Богу, решетка оказалась отпертой.
Обамчик, вылепленный из торта «Отелло», стоял внутри пустой книжной полки, за протертым до блеска стеклом.
Стоял, душка, глядел задумчиво на старый треснувший пополам диван.
Обамчик был, конечно, не слишком улыбчив. Еще б! Сами на чердаке, среди Ахирамов и толстых их жен, постояли бы! К тому ж и две голубые вишни, перераспределенные зодчим вместо глаз на одежду, уже отвалились.
Одно было не совсем понятно: зодчий хлеба и ваятель то?ртов вылепил почему-то Барака в юбочке. Но в остальном вышел Обамчик – надо бы лучше, да некуда! Он, конечно, заметно почерствел, и одно ухо оттопыривалось больше другого. Но все это были мелочи и пустая печаль.
А вот что и впрямь нехорошо было, так это то, что левое ухо продолжало расти, как на дрожжах! Валена даже хотела вынуть из пакета сантиметр, чтоб ухо обамовское измерить. Но потом поняла: не надо сантиметра, и так видно – вздувается ухо и пухнет, скоро крупней самого Обамчика станет!
– Ну милый, ну Варсик, ну, так-то зачем? – огорченно шептала Валена.
Сзади что-то тихо стукнуло. Валена обернулась.
Оказалось: уронил на стол форменную фуражку полицейский Харлашкин.
– Я, конечно, дичайше извиняюсь, что помешал, – саркастически сказал полицейский, – и ты не думай, Валена, что я какой-то там полицай прошлых лет, слежу тут за тобой. В отличие от местных жителей я мирно настроен, почти либерально. Но положением своим обязательно воспользуюсь!
– Ага, сейчас. – Валена крутнулась к чердачной двери.
– Беги, беги, – сказал либерал-полицай Харлашкин, – а я пока эти фигурки в пыль разотру. И эту самую Обаму в юбке отнесу куда надо: пусть знают, как вы тут с Варсой над международным положением издеваетесь. Ишь, ухо какое вылепили! Не вождь Америки, а божок истуканистый у вас вышел! Это зачем так карикатурно? Нафига, я спрашиваю, мозгоклюйством заниматься?
– Оно само, – пролепетала Валена, – ухо только что маленькое было…
– Брось заливать! А не хочешь бузы – тогда марш на диван!
Валена в нерешительности остановилась.
Харлашкин допекал ее давно, но был отчего-то противен: колкие глазки, зад шире плеч и нехарактерная для полицейских чернявая борода клочками сильно его портили.
– Не веришь? Смотри сюда.
Харлашкин двинулся к зеленому лешему, но потом вдруг поднес руку к пряничной собаке с двумя хвостами.
Раздался тихий взрыв, скорей даже плотный хлопок. Харлашкин отдернул руку, и сразу же бухнуло еще раз…
И отвалилось громадное Обамчиково ухо, и вывалился из шкафа, как черт из табакерки, пораненный божок Обама, и разлетелась в клочки двухвостая собака, выпал из нее крохотный айфон, а по чердаку разлилась встроенная в айфон песня:
Мелодия внезапно оборвалась. Харлашкин упал на пружины дивана и дробно, по-женски засучил по? полу ногами в лаковых ботинках.
При всем при том, полицейский был даже не ранен. Только лицо его всплошную покрылось черно-красными, видно, пропекающими насквозь пятнами.
– Б-боевики, кибербомбисты! Да я вас…
Не чуя под собой ног, кинулась Валена по лестнице вниз.
Вечерняя, уже кем-то наполовину откушенная луна в каждом из застекленных проемов выпрыгивала ей навстречу, царапала острыми щербинками, брызгалась мертвенным светом.
И хотя Люся Кефирова еще вчера божилась: жизнь при падении на дно теперь как пушинка легкая, – бежать вниз было страшно тяжело.
