или вообще, например, за рощей. Ну и ладно, ничего страшного. Я дорогу домой знаю, а в крайнем случае, спрошу. Я не стесняюсь спрашивать.
…Наконец-то уже можно встать на ноги, спину выпрямить – хорошо как!.. У меня все болит, и коленки, кажется, до крови разодраны, обе, но я вылезла наружу, а значит все хорошо. Плохо только, что это место я совсем не узнаю. Получается, я совсем далеко от дома забралась, и это мне не нравится. И дома мне попадет, мама же волнуется, а папа, наверное, меня искать пошел, потому что сумерки уже, небо серое стало, деревья темные такие, даже страшно немножко, а если честно, то и не немножко, а совсем-пресовсем страшно… Это, что ли, получается, самый дальний конец нашей рощи? Я тут и не была никогда. Я даже не знала, что за рощей у нас река течет. Я думала, река совсем в другой стороне, на том конце города, где завод, только еще дальше. Но не могла же я туда на четвереньках заползти? Или могла?..
И тут я вижу на реке у самого берега лодка, а в лодке дедушка сидит. На вид сердитый. Ну и пусть сердитый, главное, он же взрослый, он меня сейчас домой отведет! И я бегу к нему и кричу: «Дедушка, я живу на Липовой улице, отведи меня домой!» А он вдруг спрашивает: «А у тебя есть монетка?» Я лезу в карман, а там действительно монетка, три копейки, я специально ее у мамы попросила, чтобы газировку с сиропом из автомата попить. На той улице, где трамвай, как раз недавно поставили новый автомат, такой большой, красный… Но мне надо домой, это сейчас гораздо важнее, чем газировка, это вообще важнее всего на свете, поэтому я отдаю монетку дедушке, и тогда он говорит: «Садись в лодку».
Каждый хотел бы так
Стелла идет по Калле Арко, по улице Арок, Смычка, Короткого Промежутка Времени или Дуги; нет, лучше так: по улице Натянутого Лука идет она сейчас, звонко цокая невидимыми каблучками. Невидимыми – потому что какой же дурак, вернее, какая же дура отправится бродить по Венеции в босоножках на каблуках. Стелла предусмотрительна, на ногах ее нынче удобные кеды, они отлично сочетаются с новым шелковым платьем в мелкий горох, идеальная обувь для долгой прогулки, но походка у Стеллы все равно остается такой, словно она цокает невидимыми каблучками. Это, кажется, просто от счастья, дополнительный способ хоть как-то выразить эмоции, некоторые в подобных случаях размахивают руками или просто улыбаются до ушей, а у Стеллы появляются невидимые каблучки, не слишком высокие, зато очень звонкие, подбитые солнечной медью, высекающей из камней искры, почти настоящие звезды, просто недолговечные – как, впрочем, и люди, и города, как вообще все.
Но это неважно, потому что прямо сейчас все у нас еще есть – искры-звезды, Стелла, кеды, невидимые каблучки, влажный воздух, июньское солнце над головой, пестрый струящийся шелк, Калле Арко и вся остальная Венеция, даже слишком много для одной маленькой Стеллы, но много – не мало, заверните, берем.
«Нумерация здешних домов запросто может свести с ума, – весело думает Стелла. – Хорошо, что мне не нужно искать чей-нибудь адрес, потому что в этом городе я не знаю ни единого человека, можно сказать, повезло, не придется метаться между сто тридцать пятым и тысяча двадцать шестым номерами, пытаясь сообразить, где тут четыреста сорок второй».
Сегодня утром у Стеллы задача гораздо проще: выпить кофе, желательно на улице и в тени, по цене полтора евро за чашку, а не шесть, как в кафе на Сан-Марко и прочих добросовестно отмеченных во всех путеводителях дорогих забегаловках для туристов. И не из экономии даже, просто когда пьешь кофе по обычной цене для своих, сама становишься местной, не праздной богатой зевакой, а частью этого города – на целых десять секунд, на все три жадных, нетерпеливых глотка. А если покажется мало, всегда можно повторить.
А пока подходящего кафе не нашлось, Стелла стремительно идет по Калле Арко, по улице Арок, по узкой Тропе Натянутого Лука летит она, как стрела, в новом шелковом платье и кедах на стройных загорелых ногах, такая красивая, что прохожие невольно замедляют шаг, оборачиваются, глядят на ее торопливые отражения в темных стеклах немногочисленных витрин, любуются и, чего греха таить, втайне завидуют. Никто бы не отказался хоть немного побыть счастливой легконогой Стеллой, выпущенной из лука кудрявой стрелой, вот прямо сейчас сворачивающей с Калле Арко куда-то в сторону Калле Чинкве. Каждый хотел бы так!
– С местной публикой дела обстоят совсем не так просто, как может показаться, – многозначительно заметил Тони.
Я адресовал ему изумленный взгляд – это с кем ты сейчас разговариваешь? Точно со мной? И с какого перепугу, дорогой друг, мне должно было показаться, будто с местной публикой «дела обстоят просто»? Что бы это самое «просто» ни означало на твоем сегодняшнем языке, который ты и сам-то не факт что понимаешь. По крайней мере, не прямо с утра.
Наконец сказал:
– Ясно, что просто дела в Венеции могут обстоять разве только с туристами.
– С туристами, – Тони зачем-то перешел на шепот и наклонился к самому моему уху, – все еще сложней. Потому что местные просто живут на границе разных, почти несовместимых миров, удаленных друг от друга на расстояние, равное сумме букв в слове «немыслимо», последовательно записанном на всех существующих и выдуманных языках – ладно, подумаешь, с кем не бывает, к подобному положению вполне можно привыкнуть или хотя бы жить так, словно привык; мы с тобой это знаем. А доброй четверти тех, кто кажется нам туристами, здесь сейчас вообще нет. При том, что любого из них можно коснуться и ощутить живое тепло, я уже сколько раз проверял. И вот это совершенно не укладывается у меня в голове.
– Как это – «нет»? Это метафора? Хочешь сказать, они так оглушены впечатлениями, что бродят по городу в полубессознательном состоянии, и?..
– Никаких метафор, – улыбнулся Тони. – В каком состоянии здесь обычно бродят туристы, сознательном или не слишком, меня не интересует. Я совсем
