обитатели Харумбы гуляли бы сейчас среди нас, а не отсиживались за спасительными стенами своего города. А уж здесь, в Сердце Мира, где детские книжки про «веселую магию» так соблазнительно доступны, давным-давно никто бы не умирал… Эй, ты меня вообще слышишь?
– Конечно, слышу, – ответил я. – И согласен с каждым словом. Но все равно это как-то… нечестно.
– Ты имеешь в виду, что эти пятеро живут сейчас, радуясь чудесному спасению, которого на самом деле не было? И им вот-вот предстоит убедиться, что никакого чуда не произошло? Ты прав, такого разочарования никому не пожелаешь. Но это была не наша с тобой идея – дарить им надежду на исцеление. Обманщики – не мы.
– Да, конечно, – кивнул я. – Но дело совсем не в этом. Мне их просто… – ну, я даже не знаю – жалко? Обидно? Наверное, так. Легко представляю себя на их месте – как прыгал бы от восторга, внезапно проснувшись здоровым. С утра до ночи стоял бы на голове! А у этих людей еще и Врата теперь открыты. Я так понимаю, это в любой реальности великое дело. Совершенно новое, обостренное восприятие, совсем иные возможности. Вы же сами только что видели Карвена. А я прекрасно помню, каким он был раньше: мальчишка как мальчишка, славный, неглупый, но звезд с неба точно не хватал. И на его друга Менке я тоже посмотрел; ничего особенного он при мне не вытворял, но все равно ясно, что такой же, если не круче. А еще я слышал, как играет Танитин оркестр – Мир дрожит, и все вокруг рыдают от счастья, начиная, страшно сказать, с меня…
– Понимаю, – согласилась леди Сотофа. – Да, эти люди сейчас переживают свои лучшие дни. И окружающая реальность, какова бы она ни была, ликует от одного их присутствия, предчувствуя удивительные перемены. Очень жалко, ты прав. Ай, как жалко, хоть плачь! Я бы рада оставить как есть, но все-таки не любой ценой. Не за счет нашего Сердца Мира. С ним так нельзя.
– А у меня вообще нет выбора. Я Темной Стороне пообещал, что улажу эту проблему. Вслух. От всего сердца.
– Это только к лучшему. Выбор – дело хорошее, но в некоторых ситуациях легче его не иметь.
– А вдруг он у меня все-таки есть?
– Ты о чем? – насторожилась леди Сотофа.
– Вы мне вот что скажите: эта штука может полежать тут еще пару часов? Или это уже критично?
– Что ты задумал? – строго спросила она.
– Ничего выдающегося. Просто собираюсь обратиться за консультацией к специалисту. Вдруг подскажет что-нибудь дельное? Ну мало ли. Почему нет? За столько тысяч лет вполне можно додуматься до разных оригинальных идей.
– Вот чего в тебе раньше совсем не было, так это беспочвенного оптимизма, – улыбнулась она. – Довольно нелепое качество. Но тебе, пожалуй, даже к лицу. Ладно. Вряд ли несколько часов что-нибудь изменят. Думай, консультируйся, пробуй, да хоть на танцы отправляйся. Но чтобы на рассвете этой штуки, – она неприязненно ткнула пальцем в сторону сломанной ишки, – здесь не было. И вообще нигде. Смотри, не вздумай меня подвести.
– Договорились, – сказал я. – На рассвете не будет.
Я лежал на теплом прибрежном песке, раскинув руки и ноги, как дохлая морская звезда. К чести моей следует сказать, что я еще вполне мог шевелиться. Просто не хотел. И так хорошо. Море шумит, ярко-розовый свет пробивается сквозь прикрытые веки, а предрассветный ветер дует так ласково, словно я весь, целиком – ушибленный младенческий палец, и меня надо утешать.
Ну хоть кто-то это понимает.
– Эй, ты вообще живой? – приветливо спросил Иллайуни.
– Не знаю, тебе виднее, – откликнулся я. – Ты профессионал.
И повернул голову, чтобы посмотреть, на кого он сейчас похож. Загадал: если старик, пошлет меня подальше, если мальчишка, значит договоримся. А если женщина, тогда внезапно найдется какой-нибудь совершенно неожиданный выход, о котором я даже мечтать не решаюсь.
Но Иллайуни меня перехитрил. Или не он, а ветер, растрепавший его длинные волосы так, что они почти полностью закрыли лицо, выставив на обозрение только кончик носа и глаз, светлый, прозрачный, всего один. Поди разбери, как сейчас выглядит все остальное.
– Как профессионала, ты меня не интересуешь, – сказал он. – Слишком легко тебя сейчас воскресить: миска горячего супа да несколько часов сна. Такими пустяками я не занимаюсь.
– Ладно, не воскрешай. Все равно спасибо, что пришел. И прости, что я так зачастил. У меня к тебе неотложное дело.
– Я уже говорил, что терпеть не могу чужие дела, – безмятежно откликнулся Иллайуни и улегся рядом со мной на песок. – А твои, должно быть, исключительно неприятные – вон до чего тебя довели.
– Ты говорил, что с радостью взял бы меня в ученики, – напомнил я. – Вот и возьми. Только ненадолго. На пару часов.
– И чему, интересно, я за это время успею тебя научить? Закрывать глаза перед тем, как заснуть? Уверен, с этим ты и сам худо-бедно справляешься.
– Мне надо научиться умирать чужой смертью. А потом воскресать. И времени у меня на это всего ничего. Максимум – до рассвета. До нашего, но он все равно довольно скоро. Часа через четыре, если не ошибаюсь. Но не беда, я способный. И очень шустрый, все так говорят.
– И ведь наверняка предполагается, что, услышав все это, я сам возьмусь сделать твою работу, – насмешливо сказал Иллайуни. – Всяко проще, чем тебя научить. Но ты просчитался: я слишком ленив, чтобы исполнять чужие обязанности. И слишком заинтересован в тебе, чтобы довольствоваться всего
