сама знала, как и профессора Рюкена. Мы с ним часто встречались, когда Морис читал лекции у них в Цюрихском университете. Это до щепетильности честный и порядочный человек. Разве можно было его заподозрить в каких-то махинациях или в сговоре с индусом?
Я читала восторженные заметки, рассматривала удивительные фотографии, и любопытство мое все разгоралось.
Как нарочно, вечером на выступление йога мы едва не опоздали. Конечно, из-за мужа. Он любит похвастать своей пунктуальностью и точным расчетом времени, но всегда в последний момент не может найти или запонки, или галстук, который ему сегодня, видите ли, непременно надо надеть. К тому же погода была скверная. День и ночь, не утихая, завывал на одной свирепой ноте ледяной биз. В газетах гадали, уймется ли он послезавтра или разгуляется по своему обычаю еще и на следующие три дня. Срывающийся с гор ветер набирал скорость на просторе Женевского озера и обрушивался на наш Лазурный берег, швыряя волны через парапет набережной. Бугристые стволы старых тополей и платанов покрылись сверкающей ледяной коркой. Дорога превратилась в каток. Мы не ехали, а ползли в толпе других автомашин.
При въезде в Лозанну нас обогнали, завывая сиренами, полицейская машина и карета «скорой помощи». С кем-то случилась беда.
Немало времени ушло и на то, чтобы отыскать место, где поставить наш старенький «пежо». Пришлось загнать его в переулок, все стоянки возле здания клуба были заняты.
Судя по геральдическим гербам перед номерными знаками машин, многие, несмотря на непогоду, приехали из других кантонов. Одна «симка» была даже из Граубюндена.
— Смотри-ка, фургон телевидения, — сказал Морис. — Значит, они транслируют сегодняшнее представление. Прекрасно!
— Что ты задумал? — насторожилась я.
— Ничего, — ответил он с такой наигранной невинностью, какая не могла меня обмануть.
— Ради бога, никаких скандалов, — сказала я.
— Что ты! Я профессор, а не скандалист!
В фойе было уже пусто, и у дверей в зал путь нам преградил суетливый, подвижный толстяк в пестром галстуке и с университетским значком на лацкане помятого смокинга.
— Разве можно опаздывать, господа, на такой вечер? — укоризненно сказал он. — Я не могу вас впустить. Вы же должны понимать…
— Нас задержал биз, господин Арвид, — перебил его Морис. — Мы незаметно, как странствующие души, совсем бесшумно проскользнем на свои места.
— Ах, это вы, дорогой профессор! — толстяк начал трясти его руку. — Простите, так забегался, даже не сразу вас узнал. Ведь я организатор и устроитель этого вечера, — гордо заявил он. — Еле упросил почтенного профессора Брахмачария выступить у нас. И столько хлопот! Все жаждут увидеть эти чудеса, а в зале всего сто десять мест. Значит, и вас заинтересовали его поразительные опыты? Я очень рад, очень. Ведь вы такой скептик, профессор. Но это потрясающе, вы убедитесь сами. Конечно, я пропущу вас с вашей очаровательной супругой, — поклонился он мне. — Только ради бога потерпите несколько минут, пока доктор Ленард закончит вступительное слово. А я сбегаю проверить, готов ли столик для магнитофона.
— А зачем магнитофон? — спросил Морис.
— Ну как же! — всплеснул руками устроитель вечера. — У нас все организовано строго научно. Все записывается на магнитофон и одновременно стенографируется, потом специальная комиссия тут же опечатает пленку и заверит стенографический отчет после расшифровки.
— Вот как!
Толстяк убежал, вытирая лысину большим клетчатым платком.
— Кто это? — спросила я. — Вы знакомы?
— Некий Эмиль Арвид. Работал одно время у нас в библиотеке. Я помогал доктору Нею лечить его от запоя. Шесть сеансов — и полный успех. Кажется, и сейчас не пьет, надо спросить. Болтун и вечно увлекается мистическими выдумками. Все надоедал мне разговорами на оккультные темы. Невротик, немножко психопат. Такие типы легко ударяются в мистику. Видишь, теперь с этим йогом носится. Лишнее подтверждение, что нас ожидает явное жульничество.
Наконец доктор Ленард закончил вступительное слово. Мы поспешили на свои места, где комиссар Гренер укоризненно качал головой. Пробираясь к нему, я заметила немало знакомых, узнала некоторых известных актеров и журналистов. Морис тоже раскланивался направо и налево.
Все уселись, притихли, и на сцене, в ярком свете прожекторов, наведенных телевизионщиками, появился профессор Брахмачария в сопровождении взволнованного Эмиля Арвида.
Устроитель вечера представил гостя публике, не очень внятно перечислив все его пышные титулы. Он то и дело кланялся гостю, лысина его так и сверкала. Индус отвечал ему такими же почтительными поклонами, пряча ладони в густой бороде.
Он был весь закутан в тонкое белое покрывало, красиво ниспадающее до самого пола. Рассматривая его экзотический костюм, я вспомнила непогоду, бушевавшую на улице, и невольно поежилась.
Устроитель вечера исчез за кулисами, и йог остался один на сцене. Высокий и стройный, он двигался легко, словно танцуя. Белизна одежды и чалмы подчеркивала черноту курчавой бороды и лохматых бровей. Женщины в разных концах зала не сводили биноклей с его смуглого, выразительного лица.
Индус заговорил по-французски с едва заметным приятным акцентом, помогая себе плавными жестами тонких, но сильных рук.
Начал он с того, что учение о перевоплощении душ, или метампсихоз, как его иначе называют, имеет давнюю историю. Оно было широко распространено у самых просвещенных народов древнего мира, греков и египтян, и гораздо старше христианского религиозного учения. Вера в переселение душ составляет основу индуистской и буддийской религий.
— На стенах древних храмов Боробудура на Яве сохранились удивительной красоты барельефы. Они изображают шестьсот перевоплощений Будды, совершенных, чтобы искупить грехи людские. Прежде чем достигнуть окончательного божественного просветления, Возвышенный побывал в обличье самых различных животных — обезьяны, слона, антилопы, оленя. Точно так же осуждены бесконечно перевоплощаться и бессмертные души всех людей. Именно в этой бесконечной цепи перевоплощений залог нашего бессмертия…
В древних буддийских преданиях рассказывается, продолжал индус, как царевич Гаутама выбирал себе невесту. Много красавиц прошло перед ним, пока не увидел он прелестную Ясодхару, у которой были «стан богини и глаза как у лани весной…»
— Й, увидев ее, сразу сказал царевич, что избирает Ясодхару себе в жены: «Потому что вспомнила ее душа моя!» Было на красавице Ясодхаре в тот день покрывало черное с золотом. И сказал Гаутама: «Потому на ней такое покрывало — черное с золотом, что в давнопрошедшие времена, когда я был охотником, мириады лет тому назад, встретил я ее в лесах пантерой: вспомнила ее душа моя!» И каждый из нас не однажды на протяжении жизни может по самым различным поводам повторить слова царевича Гаутамы: «Вспомнила душа моя!» Вы приезжаете в город, где никогда не бывали — и вдруг узнаете улицы, дома, даже узоры на стенах. Вы заведомо никогда не проходили по этому узкому старинному переулку, но твердо знаете, что откроется вашим глазам, когда повернете за угол. Откуда эта память о никогда нами не виденном? Она досталась вам по наследству от прежних перевоплощений вашей бессмертной души. Вы здесь никогда не были, но ваша душа была. Возможно, в теле другого человека, или какого-то животного, или даже в старом платане, шелестевшем листвой под порывами ветра. И вот вы снова случайно попали на это место — и узнали его: «Вспомнила его душа моя!»
— Deja vu?[2] — шепотом спросила я у мужа.
— Конечно.
Как наверняка многие, я не раз испытывала это беспокойное и странное чувство, когда вдруг кажется, словно ты уже побывала однажды в этом месте, уже видела этот дом, улицу, красивый пейзаж. Как объяснял мне муж, ничего таинственного и сверхъестественного в этой иллюзии памяти нет. Она хорошо известна психологам. Такое ложное ощущение создается просто в результате случайных ассоциаций, возникающих где-то в глубинах нашего подсознания. Но для многих людей, говорил Морис, это кажется загадочным и служит поводом для всяких суеверий и мистических толкований. Теперь я сама видела, как
