затем Дуротан яростно ударил старинного друга в грудь. Оргрим отлетел назад, к деревянным прутьям решетки, и упал на пол. Однако вместо того, чтобы ответить ударом на удар, он просто остался сидеть там, уронив голову.
В конце концов Дуротан заговорил.
– Что произошло?
Оргрим прямо взглянул другу в лицо.
– Мне жаль, Дуротан. Я не понимал, как мы можем вступить в союз с человеками против собственного народа. Я ошибался, мой вождь. Скверна Гул’дана ведет нас к гибели.
Дуротан прикрыл глаза, страстно желая, чтобы время обернулось вспять на несколько рассветов назад, чтобы все пошло по-другому. Но этот путь грозил безумием. Он протянул руку Оргриму. Тот принял ее и встал на ноги. Заставляя себя говорить как можно спокойней, Дуротан задал вопрос, тревоживший его больше всего:
– Где Драка?
– В безопасности. И она, и ребенок. Но остальные… большинство…
Боль и сожаление были ясно написаны на лице Оргрима, и в сером предутреннем свете Дуротан заметил у него на глазах слезы.
Однако для слез было слишком поздно. Слишком поздно для извинений, сожалений и прощения. Боль, горе и ярость смешались в груди Дуротана, но он безжалостно подавил их. Он должен быть тверд и холоден, как камень. Лишь таким способом он сможет протянуть достаточно, чтобы сделать то, что должен сделать. Вождь отвернулся от Оргрима. От предателя. Однако голос Оргрима настиг его.
– Они не станут следовать за ним, если увидят, во что он превратился.
– Тогда я покажу им.
Орки Гул’дана подожгли лагерь Северных Волков в попытке уничтожить все, что осталось от их культуры. Большая часть выгорела дотла, но то тут, то там в ночное небо еще поднимались язычки пламени. Это жуткое зарево безжалостно освещало лежавший в руинах лагерь, и Дуротан почувствовал, что стена, которую он выстроил вокруг своего сердца, грозит дать трещину. Вождь силой заставил себя идти вперед – ему надо было узнать, что Гул’дан сделал с его людьми в отместку за поступок Дуротана.
Тел было намного меньше, чем он ожидал. Дуротан не смел надеяться, что это означает, будто его соплеменникам удалось бежать невредимыми. Нет, скорее всего Гул’дан захватил их живыми, чтобы скормить Скверне. Трупы, которые он обнаружил, лежали там же, где их настигла смерть – акт величайшего неуважения. Некоторые опалил огонь. Он узнал Кагру, Зарку, Декгрула… даже Шаксу с братьями, полную кипучей энергии Низку и малыша Келгура.
Он принял решение защитить не только их, но и всех орков. Весь этот мир. Дуротан всем своим существом понимал, что это смертная магия Гул’дана, Скверна, погубила Дренор – а потом уничтожила бы и этот мир, Азерот. А вместе с ним и народ орков. Но он недооценил горечь той цены, что пришлось заплатить. Дуротан никогда не думал, что Гул’дан поклянется стереть с лица земли целый клан, включая детей.
Вождь ощутил краткий прилив благодарности. Оргрим, по крайней мере, не соврал насчет Драки и маленького Го’эля. Хотя всю их пищу, одежду, утварь и оружие – включая Громовой Удар и Секача – отобрали, чтобы отдать более верным оркам, на голой земле, по крайней мере, не валялись изрубленные тела. Также он не заметил никаких следов дряхлого, слепого Дрек’Тара или его прислужника, Пелкара, а также принадлежавших им ритуальных предметов. Забрали ли их, чтобы отдать Скверне? Или они сумели спастись?
Взгляд Дуротана упал на знамя Северных Волков. Оно пережило пожар, хотя и обгорело по краям. На ткани виднелся кровавый отпечаток руки. Кто-то пытался спасти его.
И тут стены, выстроенные Дуротаном, все же рухнули – однако не от горя. От ярости. Дуротан поднял знамя и крепко сжал его в руке, позволив раскаленному добела гневу беспрепятственно бежать по жилам.
Вождь Северных Волков потерял все. Однако с ним еще не было покончено.
«Они не станут следовать за ним, если увидят, во что он превратился».
«Тогда я покажу им».
Ллейн, скакавший по озаренным факелами ночным улицам Штормграда, думал о том, что надежда, возможно, самое мощное оружие. А порой – и единственное. Он опасался, что это и в самом деле станет их единственным оружием, однако Медив вернулся – пускай даже Лотар… временно, конечно… обезумел от горя. Надежда вернулась к королю, и он видел ее отражение на лицах жителей столицы, столпившихся на улицах, несмотря на поздний час. Надежда, пускай и омраченная помыслами о войне.
Река коней и солдат в доспехах раздваивалась, обтекая гигантскую статую Стража, а затем вновь сливалась на подъезде к городским воротам. Там, на поспешно выстроенной галерее, ожидало королевское семейство. Родные хотели пожелать Ллейну доброго пути. Его дочь, уже почти ростом с мать и с каждым днем все больше походившая на Тарию, стояла, сжав руки – точная копия позы ее матери. Только Адариэль дрожала сильнее, чем мать. «Бремя принцессы», – подумал Ллейн. Он ободряюще кивнул дочери, а затем перевел взгляд на Вариана. Парнишка чудесно выглядел в парадном мундире, брюках и мантии. Он прислонился к балконному ограждению, словно хотел перелезть через него и спрыгнуть прямо в руки к отцу. На темных волосах мальчика
