километрах в пятнадцати, а на базу ездили как на работу — в девять приезжали, а в пять уезжали. Еще бы — в нормальном доме, с гостеприимными хозяевами, свежими натуральными продуктами жить куда приятней, чем на базе в доме офицерского состава. Тем более что реально ДОС был больше всего на сарай похож, а с удобствами там было разве что самую малость получше, чем в казарме. В тот год, когда Андрей здесь служил, Попцов привез из Москвы кондиционер — и поставил его не в своем кабинете, а в деревенском доме. С тех пор интервал времени, проводимого полковником на работе, стал постепенно сокращаться. Сначала он в десять часов приезжать по утрам стал. Потом уезжать в четыре. И так далее. К тому времени, как Сабуров демобилизовался, Попцов редкий день на базе больше четырех часов проводил. А иногда — и с каждым месяцем все чаще — и вовсе весь день не появлялся. Мякишева это, кстати, вполне устраивало — когда Попцов был на базе, приходилось хотя бы видимость субординации соблюдать. А нет ничего хуже — реально делать все самому, но при этом еще уважение бездельничающему начальнику демонстрировать. Тем более что когда полковнику становилось совсем нечего делать — а бывало такое часто, — он начинал придираться, выдумывать всяческие глупости, в общем, делать все то, из-за чего в СССР столько анекдотов про офицеров существовало.
В общем, Андрей очень надеялся, что Попцова сейчас на базе нет. Без него куда спокойнее.
Солдат с ответом медлил, мялся. В самом деле, ему же Мякишев наверняка не сказал, кого встречать предстоит. Мысли солдатика отчетливо читались на его круглом веснушчатом лице: «Мало ли, кто этот штатский… Может, журналист… Скажешь такому, что полковника нет на базе, потом за это голову оторвут».
— Да не мнись! — усмехнулся Андрей. — В деревне, что ли? Не приехал еще?
Солдатик несмело кивнул.
— Ну, вот и хорошо. Веди к капитану.
Капитан Мякишев за прошедшие с их последней встречи полтора года почти совсем не изменился. По-прежнему худой, подтянутый, чем-то напоминающий хищную птицу, он встал из-за стола, шагнул навстречу Андрею, широко улыбнулся.
— Ну, здравствуй, Сабуров!
— Здравия желаю, товарищ капитан! — выпалил Андрей. Совершенно автоматически так получилось — язык сработал раньше рассудка. Вот что значит привычка!
— Иванько, иди, погуляй, — капитан кивнул на дверь сидевшему за соседним столом молодому лейтенанту. Излишней деликатностью Мякишев никогда не отличался.
Через минуту они остались одни.
— Садись, — Мякишев показал Андрею на освободившееся место. — Веришь, нет — очень рад тебя видеть. Ну, рассказывай, что у тебя и как.
Андрей стал рассказывать. Всей правды он говорить пока не стал. Скат разрешил ему, в случае необходимости, сказать Мякишеву — но только ему! — о том, где сейчас его бывший подчиненный работает. Но пока такой необходимости не было. Так что Андрей больше говорил про семью, чем про работу — о ней только вскользь упомянул, дескать, устроился в одну контору. Куда больше Андрея интересовали здешние дела — и он постепенно перевел разговор на это. Мякишев, кстати, особо и не сопротивлялся — говорить о своих делах всегда интереснее. Тем более что поговорить было о чем. С тех пор, как Сабуров демобилизовался, ситуация изменилась — и не в лучшую сторону. Мякишев, когда заговорил об этом, заметно помрачнел.
— Вот, понимаешь, Андрей, вроде и ничего особенно страшного не случалось, — говорил он. — Но ситуация как-то постепенно, незаметно становится хуже. Я просто чувствую. Ну, как-никак пятый год тут служу, хреновый из меня был бы офицер, если бы я таких вещей не чувствовал.
— А в чем именно это выражается? Из-за чего хуже? — спросил Андрей.
— Напряженность растет. Ну, помнишь, когда ты здесь служил, обстановка почти нормальная была. Что в Ахахче, что в Кытыкухе настроения были мирные. И к нам, миротворцам, все относились хорошо.
Андрей кивнул — это в самом деле было так. Ахахчей называлось ближайшее абхазское село — то самое, в котором полковник Попцов жил. Кытыкух — ближайшее село с другой стороны границы, грузинское. И настроения там правда были самые мирные. Это в столице политики слюной брызгали, о территориальной целостности Грузии сокрушались. А в Кытыкухе люди прекрасно понимали, что целостность в стакан не нальешь и на хлеб не намажешь. А вот если война начнется, то их село как раз на линии фронта оказаться может. Так что общее мнение грузин из этого села было совершенно однозначным — хотят абхазы независимости, так и пусть ее получают. Тем более что, по-честному, никакого права у Грузии на Абхазию нет — это все до единого грузины из Кытыкуха признавали, кроме председателя сельсовета — ну, или как там эта должность в независимой Грузии теперь именуется. Этот самый председатель, пузатый дядька по имени Вахтанг, вслух, разумеется, придерживался официальной линии, но в частных разговорах тоже иногда не сдерживался, отпускал фразочки типа: «Да хрен с ней, с этой Абхазией! Что, своей земли у нас нет, что ли?! Ее захватывать — это как на кошку с голыми руками охотиться: толку мало, а крови много». В итоге, к миротворцам и абхазы, и грузины относились прекрасно. Мало того, что они войну предотвращают, так еще и экономику стимулируют. Давным-давно замечено — мало что так благотворно влияет на села, как наличие поблизости военных. А здесь были еще и не просто военные, а миротворцы — у них денег побольше. Так что и в грузинском, и в абхазском селах российских солдат ждали как дорогих гостей. Такая здесь была обстановка полтора года назад. И Андрей не видел причин для ее изменения.
— Теперь к нам хуже относиться стали. И в первую очередь абхазы, вот что самое обидное! — сказал Мякишев.
У Сабурова глаза на лоб полезли. Абхазы?! Ухудшение отношения со стороны грузин было бы еще хоть как-то понятно, но абхазы, которых фактически российский миротворческий контингент защищает?!
— Да-да, — кивнул Мякишев. — Абхазы.
— Почему?!
— Да ерунда какая-то. Сначала, когда я это заметил и стал стариков расспрашивать, они просто отнекивались. Дескать, показалось мне. Я было успокоился, но потом вижу — не показалось! Тут, знаешь, семи пядей во лбу не нужно — попробовал вина из бутылки, которую у них купил, и сразу ясно, что ухудшилось отношение. Раньше они нам такое же продавали, какое для себя делают. Ну, ты помнишь.
Андрей кивнул — еще бы ему не помнить. Такое не забывается. Все-таки настоящее вино можно попробовать только там, где его делают. И он в свое время вдоволь попробовал. Конечно, официально солдатам это было запрещено — но кого такие запреты останавливали? Тем более что стоил литр молодого вина рублей сорок, а начальство в лице того же Мякишева на это смотрело сквозь пальцы: капитан был реалистом и понимал, что в таких условиях с вином бороться — это все равно что пустыню Сахара пылесосить.
— А теперь, — продолжал Мякишев, — попробуешь вино, а оно как из магазина. Разучились они его, что ли, делать? Как-то не верится! Отношение сказывается, вот в чем дело. Относились к нам, как к друзьям, и вино было нормальное. Ухудшилось отношение — вот и результат.
— А кроме вина… — Андрей еще не закончил вопрос, а Мякишев уже отвечал:
— И кроме вина много чего есть! Ну, чувствуется, как ухудшается отношение. Вот тебе пример — раньше, когда я в село приезжал, меня обязательно кто-нибудь из стариков в гости приглашал. А теперь поздороваются — и на том спасибо. Даже на улице постоять, поговорить — и то не хотят. Да и вообще — даже по взглядам видно. Сейчас на нас там совершенно по-другому смотрят, не так, как раньше. Со мной-то еще ладно, со мной абхазы давно знакомы, а некоторым солдатам там даже продукты продавать перестали. Наши стали чаще на ту сторону ездить, к грузинам.
— А из-за чего это? — спросил Андрей. — Не бывает же такого просто так, без причины.
— Ерунда какая-то с причинами. Говорю же тебе — сначала абхазы просто не признавали, что такие перемены пошли. Потом вроде как и признали, но, знаешь, специфически так. Говоришь с кем-нибудь про это, да с тем же Левардом, например. Он признает, что да, дескать, хуже к русским относиться односельчане стали. Спросишь почему, ответит, что не знает. Сам-то он, дескать, в нас по-прежнему души не чает. С другим поговоришь — та же картина. С третьим — снова та же. То есть по отдельности каждый говорит, что все в порядке, а в итоге с каждой неделей отношение все хуже. Ну, я, понятно, этого так оставить не мог. Стал по-серьезному копать, выяснять, в чем дело.
— И что?
