Старики.
Память, честь и совесть станицы.
Вот сейчас с ними и предстояло говорить Степану.
Не может им всем по душе быть Дорошенко, тем более что он под турецкую руку подался. Ой, не может.
Только вот и Москва казакам не по душе. Хлеб сеять не дают, да и вообще — коли к человеку как к собаке относиться, что ж удивляться, что вас за руку цапнут?
Границы защищай, а на двор — не ходи, кого получше найдем. Конечно, казакам это не нравилось. И бунты были, и восстания, да и вообще — с Дона выдачи нет. Кто сюда только не бежал.
Только вот…
С Москвой-то вера одна — православные христиане.
А с турками?
Долго ли те ждать будут, чтобы из казаков новых янычар понаделать?
Ой ли…
Да и с Москвой все уже не так просто. Коли б как раньше было — так лучше головой об лед, все едино. А сейчас, когда Алексей Алексеевич потихоньку начинает в свои руки власть прибирать — вольготно казакам стало. Даже не так.
Не вольготно, нет. Нет у них такого права — творить, что душеньке угодно. Спросит царевич с любого за безобразия — и строго спросит. Казак там, не казак…
Напроказил? Отвечай!
Да не просто так, а как на Дону полагается. Девку спортил?
Женись.
Ограбил кого — или убил, ровно тать ночной?
Пожалуй под плети. И не жди пощады.
Только вот и клепать на своих людей царевич никому не позволял. Памятен был Стеньке случай, когда пал в ноги царевичу купец. Дочку его, которая с вечерни шла, снасильничали. Кто?
Да вроде как трое казаков. Прибежала она в растерзанной рубахе, простоволосая, позор в дом принесла… смилуйся, государь-царевич, выдай татей головой.
Кого выдать?
Так, на кого дочка укажет.
Та и указала. Выстроили перед девкой казаков в ряд, она пальчиком ткнула…
Кто другой и разбираться бы не стал. Алексей же Алексеевич принялся сам девице вопросы задавать, потом на место проехал, потом казаков опросил… не было одного из них, Богдашки, на ту пору на Москве, никак он снасильничать не мог. Ошиблась?
Али оговорила?
Продолжили дознание — и оказалось, что был у девицы мил-дружок. То у них все тишь да гладь была, а потом поняла дурочка, что затяжелела, ну и призналась милому. А тот ее взял — да и избил. Плод-то она скинула, чудом домой доползла, да и наплела с три вороха небылиц. И про казаков наплела.
Царевич тогда осерчал. Приказал купцу самому с дочкой своей разбираться, милому дружку — жениться на девке а, кроме того, им совместно поставить казакам полсотни пищалей. За обиду и поклеп. И горе им, коли пищали плохие окажутся.
Вот это было правильно и честно. И Степан искренне надеялся убедить станицы перейти под руку Алексея Алексеевича Романова. То есть сначала — под его лично руку, выбрать его гетманом, а уж потом к Романову.
А что?
Чем он не гетман Правобережной Украины? Опять же, коли Правобережная Украина под него пойдет, там можно и с Левобережной потолковать. А там и до Запорожья очередь дойдет!
Гетман всей Украины Степан Разин! Звучит?
А ему надобно, еще как надобно! Его Татьяна ждет, а она ведь царская дочь, ее абы за кого не отдадут. Мало ли, что он сейчас атаман? Больше надо!
— Степа, старики собираться начали. — Старый друг Остап заглянул в хату. Степан вздохнул, без нужды поправил воротник рубахи, ставший вдруг очень тесным, — и шагнул вперед. Надо старших уважить. Не они его — он их ждать должен.
Григорий Ромодановский смотрел на Ордина-Нащокина серьезно.
